Андрей Константинов - Расследователь: Предложение крымского премьера

Обнорский вышел из подъезда. Хлопнула дверь на пружине. Светило солнце, и кружился мелкий, искрящийся снег. Он сделал несколько шагов по тротуару, обернулся и посмотрел на окна… Галина стояла у окна и зажимала рукой ворот халата.

— О'кей? — шепнул он.

— Йес, — ответила она.

Андрей быстро пошел прочь. На Крещатике он тормознул такси.

— Куда? — спросил водитель.

— Домой.

Андрей сидел уже в зале аэропорта, когда позвонил полковник Перемежко.

— А вы большой шутник, Андрей Викторович, — сказал Перемежко.

— Не скрою, люблю пошутить, — ответил Обнорский.

Что означают слова Перемежко, он еще не знал, поэтому ответил нейтрально.

— Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.

— Да что такое, Василий Василич? — озабоченно спросил Андрей.

Перемежко бросил кому-то: — Я занят, зайдите позже. — И — Андрею:

— Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.

— И что? — спросил Андрей.

— И даже — дурак старый — доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.

— И что? — снова спросил Андрей.

— Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, — ядовито произнес полковник.

— Вы хорошо смотрели? — спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. — Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?

— В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.

— А, черт! Она была… вы мне не верите?

— Я вам верю, — устало сказал полковник. — В том самом месте, которое вы указали, несомненно что-то было… Но по поверхности этого кирпича кто-то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк-тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.

Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.

— Извините, — буркнул Андрей. — Василий Василич, — сказал он Перемежко, — я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…

— Спасибо. А толку-то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь-то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!

Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»

Он ошибся, точка была не последней — «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…

Эпилог

Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по-черному, до самой печени. И все из-за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.

На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:

— Алло.

— Привет, Ленчик, — сказала трубка. — А ты чего такой злой?

— А-а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.

— Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди-то, — с усмешкой сказал звонивший.

— Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?

Голос в трубке рассмеялся и ответил:

— Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?

— Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!

Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:

— Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо. А ты головенку-то иногда включай. Ты же у нас в Крыму главный коммунист.

Ворону очень хотелось послать киевского чиновника куда подальше, но позволить этого он себе не мог.

— Да я… — начал было Ворон, но киевлянин оборвал:

— Ты, Ленчик, назначен у нас главным большевиком в Крыму. Тебе по положению должна быть присуща большевистская скромность и где-то даже аскетизм… А ты, щусенок, отгрохал себе особняк стоимостью пять лимонов зеленью… Ай, хорошо!

— Два лимона, — процедил Ворон.

— Всего за два? — оживился киевлянин. — Так это же в корне меняет дело, Леня. Ты так и объясни своему электорату: я, борец за права пролетарьята Леонид Ворон, построил себе особнячок всего за два лимона зеленых… Они поймут, Леня. Обязательно поймут.

— Да ладно тебе… ты за этим звонишь?

— Нет, не за этим. Я тебе, мудаку, подарок хочу сделать…

— Какой? — озадаченно спросил Ворон. В словах киевлянина он заподозрил подвох.

— Я для тебя лицензию на отстрел пушного зверя достал.

— Да ты что? — выдохнул Ворон.

Киевлянин рассмеялся. Лидер крымских коммунистов Ворон давно уже хотел свалить премьера Соболева. Да все не получалось. Ворон был старый и опытный интриган, закаленный в тайных обкомовских игрищах. Он умел душить противников, откручивать им головы и сжирать вместе с костями… Но с Соболевым у него ничего не получалось. Премьер стоял крепко, компромата на него не было, и все попытки Ворона оказывались несостоятельны.

— Да ты что? — выдохнул Ворон. — Шутишь?

— Ни х… себе шутки!

— Точно?

— Точно, Леня, точно.

— Как тебе удалось?

— Каком кверху, Леня. Провел я с Папой соответствующую работу… под звон бокалов… Теперь можешь пустить Соболя на воротник.

— А если не выйдет? — осторожно спросил Ворон. — Я ведь уже не раз пытался его освежевать…

— Теперь выйдет, — ответил киевлянин, — я серьезную работу провел… Папа уже готов. Во всех смыслах.

Ворон понял и рассмеялся. Киевлянин тоже хохотнул и продолжил:

— Так что можешь ставить капканы на Соболька… А я тебе в помощь твоего тезку подошлю. Перетрете там с Отцом, кого и как подмазать…

— М-да, расходы немалые, — сказал Ворон. — Да и Отец свою долю потребует… Это ж, бля, такой насос!

— Так может мне отозвать лицензию-то? — ядовито спросил киевлянин. — Это ведь недолго. Похмелю завтра Папу, скажу: на х… нам Ворон? Давай, Данилыч, оставим Соболя. Он честный мужик, три года уже Крым тянет… а, Леня?

— Да ладно тебе… присылай Отца. Забьем Соболька — я твой должник. Не забуду.

— Да уж не забудь, пришли вагончик зелени, — сказал киевлянин и засмеялся.

От выпитого виски и открывшихся перспектив Ворону стало жарко.

Прошел почти год с того дня, как пропал Горделадзе. За этот год произошло очень много разных событий, и Андрей уже начал забывать свои киевские приключения… В Питере стоял теплый и сухой сентябрь, темой номер один была атака на нью-йоркские небоскребы.

Вечером двенадцатого сентября Обнорский играл на бильярде в клубе «Шаровня» со своим постоянным партнером, приятелем и издателем Игорем Д. Играли и разговаривали о терроризме… Двенадцатого сентября все говорили о терроризме.

У Обнорского зазвонил телефон. Он чертыхнулся, положил кий и взял трубку;

— Алло.

— Здравствуй, Андрей Викторович, — произнес голос Соболева.

— Сергей Васильевич! — обрадовался Обнорский. — Ты что? Ты — откуда? Ты в Питере?

— Нет, Андрюха… я у себя, в Крыму.

— Вот елы-палы. А я думал: встретимся.

— Встретимся, если прилетишь. Помнишь, я тебя еще в ноябре прошлого года приглашал?

— Ну как же? Конечно, помню.

— Тогда в чем дело? Сентябрь в Крыму, господин расследователь, это — сказка. Прилетай, Андрей. Мы с Валей тебя ждем… Хоть на недельку сможешь вырваться?

— Да я-то смогу, — ответил Андрей. — А вот как ты, занятой государственный человек?

— А я теперь свободен, — сказал Соболев весело.

— Как свободен? Я не понял: что значит «свободен»?

— Прилетишь — расскажу. Когда тебя ждать?

Обнорский прикинул в уме список неотложных дел и решил, что слетать на три-четыре дня можно… надо же иногда и отдыхать.

— Через неделю прилечу, — сказал он.

— Отлично, — ответил Соболев. — Мы с Валентиной тебя ждем.

Андрей сложил трубу и взялся за кий.

— Твой удар, — сказал Игорь. — Фартит тебе сегодня, Андрей.

— Фартит, — согласился Обнорский, ударил и не забил явно забойный шар… Он вспомнил слова Соболев: «Я теперь свободен…» И голос, которым он это сказал… веселый голос. Странно — веселый голос… да нет, вовсе не веселый голос. «Я свободен теперь…» От чего?