Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

что притянули. Я давно замечал – есть люди, которые на себя события тянут, как черные дыры. Плотность вокруг них такая собирается. Только придумают что – оно и возникает. Я вот такая дыра, а тебя увидел – тоже в тебе есть мистическое. Анастасия мне сразу сказала – такой скромный, тихий, а содержательная аура идет.

Миронов с заметным удовольствием выдувал, словно воздушные шарики, словечки «аура», «мистика», «черная дыра», жмурился, поглядывая то на Балашова, то на Логинова. Но вдруг он вскочил с возгласом: «Академическое опоздание, как всегда!» – и побежал по лестнице, прихватив пакетик. «Минутку, человек мой пришел».

– Так, снимаемся. Снова человек, снова минута, долгая, как жизнь… Ловить нам больше здесь нечего. Опасайтесь случайных связей. Точно сам сказал – дыра. Черная. Сейчас сядет там снова, конспиратор хренов, и через полчаса с новым пакетиком вернется, будет нам мозги, прости уже за резкость, парить. Все они так работают. И работали.

Балашову тоже было досадно, что Андрей Андреич сорвался с места в столь неподходящий момент, когда он как раз вспомнил о секретарше. Но на сей раз, вопреки предсказанию Логинова, Миронов вернулся скоро:

– Вот, знакомься, Игорь Балашов, писатель, мой товарищ. А это Владимир. Приглядись внимательно. Тоже в Афгане был, а теперь журналист, – представил он сидевших подошедшему вместе с ним мужчине. Балашова удивила могучая грудная клетка, не вмещавшаяся в сукно пиджака. Казалось, что у мужчины где-то в бронхах застрял торцом барабан. Пол-лица, породистого, «министерского» лица, закрывали большие темные очки, поблескивавшие тонкой золотой оправой.

– А это – Василий Брониславович. Кошкин. Я тебе, Игорь, рассказывал – славы у него столько, что на броне не увезешь. Ликвидирует бандформирования – уже двадцать лет. А их что-то все больше и больше.

Миронов крепко пожал Василию Брониславовичу руку и подставил под него стул.

– Здрасьте приехали. Ну, Андрей Андреич, вы даете. Говорил, свои люди, а тут журналисты, – проворчал Василий Кошкин, но за стол сел. – Сперва вот так, пиво, воды, а потом фотографировать начнут. Вам что, вы пенсионер, а я-то на работе. – Он глотком осушил подоспевшую кружечку «Карлсберга» и пальцем ткнул дужку очков на переносице. – Жара снова идет. Вот лето дурное, не погода, а американские горки.

– Ты, Вась, цену не набивай. Люди тебя ждали с нетерпимостью, помощь от тебя предложить хотят, а интервью им от тебя не нужно, интервью я сам дам.

«Интересно, а давние знакомые мироновские все эти приговорочки понимают?» – подумал Балашов и, вглядываясь в лицо носителя славы на броне, старался угадать, что же там прячется за очками. Кошкина он помнил по старой фотографии, что показывал ему Андрей Андреич, – на фоне изрешеченного дворца Амина физиономия Васина там была симпатичная, молоденькая. Красавец, можно сказать.

Словно читая его мысли, Кошкин снял очки и повесил их на пивную кружку, использовав дужку вместо переносицы. Открывшиеся глаза оказались белесыми, будто выгоревшими. Балашову стало не по себе, он отвел взгляд.

– Ну что за предмет у вас выкрали?

– Тут такая квинтэссенция, Вася. – Миронов опередил уже собравшегося приступить к рассказу Логинова. – Есть некий гуманитарный фонд. Ну, ты понимаешь, а антисептики – к чеченам. Парень у них честный на проверке настоял, мол, куда девается добро… С Владимиром собирался беженские наши синекуры прочесать. Вот и провел инспекцию. Прямо возле «Адлера» его с помощницей на диету. Как, Вася, не займешься? Перспективу не просматриваешь?

– Просматриваю. Вы, Андрей Андреич, меня всегда перспективами озадачиваете. Только вопросик разрешите задать, товарищ полковник? Вашим журналистам. А вы почему со швейцарцем не поехали? – Кошкин вновь снял очки и посмотрел слепым взглядом сквозь Логинова. Тот ответил ему таким же немигающим, убегающим вдаль лучом.

– А господь хранил. – Опять опередил Логинова Миронов. – Простудился человек, в жару слег, и спасся. Как тебя в Кандагаре. Помнишь!

– А то нет! Вы тогда, Андрей Андреич, меня и потравили лепехами-то! Я в подотчетный батальон нацгвардии десантуру и не повел, в лазарет к Юленьке угодил. Клял еще вас страшными проклятьями. А духи по дороге мин накидали – двое из десантников там как раз и подорвались, пока я на Юлькиных отварчиках отходил! – Кошкин раскатисто захохотал своим тугим барабаном.

– А ты тогда тоже говорил – случайность. – Миронов довольно потер ладони, и, оставив своего бывшего подчиненного и Логинова, принялся объяснять Балашову разницу между случайностью случайной и случайностью судьбоносной. Много времени на это ему, как обычно, не потребовалось, объяснение уместилось в одной кружке пива – человек по имени Вася, оказывается, спешил на службу.

– Через неделю со мной свяжитесь… Через Андрей Андреича. Попробую пробить по нашей линии.

– Как, целую неделю?! – воскликнул Володя.

– Скоро только кошки родятся. И то не у всех. А в этом деле – трупы появляются. Если живы еще ваши деятели, если не грохнули их чечены как иностранных шпионов, то тянуть долго будут. Сперва следы заметать, потом торговаться. Еще меж собой будут собачиться – часто их на этом ловим. Так что просите того, кто сверху есть, если есть, чтобы долго. И немцам вашим скажите, пусть не очень-то налегают на разных всяких «волнах» – от этого цена повышается, сторговаться сложно. А выкуп пусть готовят. Втихую. Если это вообще чечены, Андрей Андреич.

– А что? – насторожился Логинов, но Вася не ответил.

– Нюансы имеются, – многозначительно сощурившись, объяснил за него Миронов и тоже поднялся. – Ну, Игорь, заезжай, звони. Держи, в общем, связь. Настя, хм, от тоски худеет.

– Да ну, блеф это все, – продолжал ворчать по дороге Логинов, вспоминая про «нюансы».

«Надо же, – вполуха слушая Володю, вспоминал Балашов загадочные шепотки «чеченца», – Настя, как кошка, судьбу чувствует. Я ее, неторопливую, для того и держу». Об этих словах раздумывал писатель, ощутивший если не страх, то трепет от приближения его собственной судьбы к перекрестку, где ее ожидала важная встреча с другой, большой, как туча, и влекомой быстрым ветром судьбиной. Первый раз такое с ним было за червонец лет, с девяносто первого. А тут еще небыстрая мистическая кошка, зеленоглазый миллениум. Вот в чем надо разобраться, вот о чем писать, чтобы разрядить, выстрелить уже пугающую общую судьбу, этот застрявший в стволе патрон в молоко-бумагу.

Если бы у меня была возможность пообщаться с Игорем Балашовым, сесть с ним вот так же, как он хотя бы с тем же Бобой Кречинским, за стол, поговорить о жизни, я бы, конечно, спросил бы у него и о миллениуме, и о туче, и о девяносто первом годе. Да, меня, как и его, по странности волнует это воспоминание о будущем. Недавно, под Новый год, я