Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

комплименты, поднимал тосты. Но утром они были на службе в маленькой кирхе на окраине Лихтерфельде. В своей проповеди пастор затронул тему расплаты, которая неожиданно произвела на Арденне ошеломляющее впечатление. «Нет греха оправданного, как нет судьбы безгрешной. В силах человеческих сдержать грех, не дать ему свершиться. Расплата будет по покаянию. Но покаяние без поступка есть тот же грех, причем тяжелее, ибо спасти душу свою доступно лишь смиренным недопущением зла не только в свое сердце, но и в душу ближнего своего. А в земной жизни все души — ближние». В словах пастора не было ничего выдающегося, он говорил то, что священники всех христианских конфессий твердят перед своей паствой ежедневно, да и Арденне особенно не прислушивался к проповеди — но что-то неуловимое, это «нет греха оправданного», тихий, убежденный голос дряхлого пастора, не допускающий тени сомнения, а после, словно рухнувшие со сводов, тревожные струи органа. Арденне вышел из кирхи в удрученном расположении духа. Не покидавшее его в последнее время гнетущее предчувствие близкой катастрофы и, как следствие, обесценивания труда всей его жизни, обострилось. Недавно он имел короткий разговор со Шпеером. Тот прямо сказал, что скоро с войной придется заканчивать, поскольку заводы по производству пороха и взрывчатых веществ разрушены, а возместить их потерю не представляется возможным. Одновременно со слухами об ужасном состоянии здоровья Гитлера, вплоть до нервных припадков, до него дошел свежий доклад Олендорфа, из которого следовало, что настроение населения неотвратимо ухудшается наряду с обвальным падением уровня достатка. При этом центрифуги Арденне денно и нощно нарабатывали обогащенный уран, и атомная бомба — он знал это доподлинно — при определенных условиях могла появиться уже в начале будущего года.

Но к этому моменту где будет находиться Германия? Кто воспользуется их достижениями? В чьих руках окажется новое супероружие, которому отдано столько сил?

Спустя час общение за столом высвободилось из пут вежливой сдержанности. Заговорили все разом, охотно и непринужденно. На таких посиделках, в присутствии посторонних, принято было тщательно избегать тем, связанных с работой лаборатории, поэтому всё вертелось вокруг вещей бытовых и мировоззренческих. Беттина рассказала Мод и супруге одного из физиков, как готовить имбирное печенье из муки пумперникель, что продают в жестяных банках, а мужчины, рассевшись перед камином вокруг коробки с гаванскими сигарами, расслабленно рассуждали об общественном прогрессе и влиянии на него различных социальных групп.

— И все-таки я настаиваю, что именно образованные, культурные люди должны составлять ядро нации, — говорил доктор Хегель, молодой, тучный парень с белыми, как лен, короткими волосами, разделенными пробором посредине. — Без этого мы не продвинемся ни на полшага к благополучию, о котором говорил фюрер. Мы даже войну не выиграем без развитых личностей, от которых зависят великие решения.

— А как же быть с остальными: пекарями, сапожниками, солдатами, медсестрами? — с вызовом возразил Блюм. — Какое место ты отводишь тем, кто называет себя народом?

— Вполне себе благородное место. Зачем пекарю или сапожнику думать о судьбе нации? Зачем? У них есть куча мелких забот. Задача благородного слоя — обеспечить им в полной мере возможность заниматься своими делами свободно и безмятежно. Напомню тебе слова Ницше: «Народ есть окольный путь природы, чтобы прийти к шести-семи великим личностям».

— Ты это серьезно? Ты правда думаешь, что такие вот интеллектуалы вытянут войну? Через месяц-другой от Берлина останется груда щебня! И все надежды — на наших зенитчиков и летчиков истребительной авиации, чтобы этого не произошло. Мне, например, глубоко плевать, читают ли они Гёте и Ницше перед очередным налетом. Важны их мастерство, выдержка и меткость. Много ли зависит от твоих образованных, культурных людей, когда рвутся бомбы и идет воздушный бой?

— В локальной схватке — ничего, — с торжественным видом ответил Хегель. — А вот в глобальном смысле. ты и сам знаешь, что решит исход нынешнего катаклизма. Победу принесут не летчики, а высокообразованные специалисты, работающие в тылу. От них и только от них зависит, какой город превратится в груду щебня — Берлин или, может, Лондон.

— Друзья мои, — вмешался фон Арденне, — ваш спор, по-моему, лишен опоры. Это как рассуждать, какая из четырех ножек стола нужнее. Простой человек столь же важен и необходим, как и те шесть-семь великих личностей. Нация живет и побеждает в единстве, как человеческий организм, в котором нет ничего лишнего. Голова заставляет двигаться ноги и руки, но не руководит пищеварением и не управляет болью. Так и в обществе.

— Но вы же не станете отрицать значение образованных людей в судьбе нации, — не унимался Хегель.

— Нет. — Арденне помолчал с минуту, подыскивая точное слово, и наконец сказал: — Но я бы не подменял ими совесть... Знаете, из двенадцати апостолов — учеников Христа — самым образованным был Иуда. Другие — кто? Рыбаки, мытари — обычные трудяги. А этот, по нынешним временам, интеллектуал. Начитанный, потомственный чтец, разбирался в финансах, казначей как-никак — он как белая ворона среди остальных. Они просто верили, а он анализировал, сомневался, оценивал. Тридцать сребреников взял и отказался. А после и вовсе повесился. Вот так... Образованный класс, говорите? — Арденне загасил в пепельнице недокуренную сигару. — Ну-ну. А по мне, так нет для нации худшего врага, чем высококультурные обормоты, путаники, безнравственные болтуны, вечные реформаторы с браздами правления в слабых ручонках. Таким что Родину потерять, что бумажник с тридцатью марками, всё — досадное недоразумение. В котором кто виноват? Разумеется, народ. Всегда и во всем виноват народ, а не изощренный ум, которому он доверился. Беттина, дорогая, — обратился он к жене, — не поиграешь для нас?

— Конечно.

Беттина тотчас же присела за рояль, на котором были развернуты ноты Шуберта.

Расходились затемно. Арденне уговаривал остаться на ночь, но Блюм с Мод решили ехать домой. Чтобы покинуть виллу, им пришлось вновь пройти через кордон охраны, и каждый следующий эсэсовец, как в первый раз, дотошно исследовал их документы, сверяясь с записью в журнале посещений. Когда автомобиль Блюма выкатился на шоссе, где-то на северной стороне забили зенитки.

— Они очень милая пара, — сказала Мод, кутаясь в шаль. — Но мне показалось, что у господина фон Арденне как-то неладно на душе. Ты заметил, какие грустные у него глаза, даже когда он смеется.

Правой рукой Блюм погладил ее по щеке.

— Ты наблюдательна. — Он вздохнул. — В последнее время с шефом происходит что-то непонятное. Я бы списал на усталость, но работа