Борис Тихонович - На преступнике – свастика

Кноопа быстро опросили, и судья вопреки протесту защиты позволил ему остаться в зале. Кнооп занял место рядом с другими корреспондентами. Трюк Хейнингена не прошел.

Начался допрос свидетелей-поляков, которые во время войны проживали в Подгородцах.

Показания Л. Шустер. Она хорошо знала Ментена, так как служила кухаркой в его имении в Сопоте. Она также знала тех, кто стал жертвами Ментена — Новицкого и его жену Брониславу, Старжинского, Пистоляка, Неймана и других. Рассказ свой она заканчивает словами:

— Я тоже могла бы 7 июля 1941 года оказаться в числе расстрелянных в селе Подгородцы. Но когда полицаи загнали нас в дом Пистенера, я увидела там Ментена в нацистской форме, он узнал меня и отпустил при условии, что я никогда никому не расскажу об этом страшном событии…

Ментен вздрогнул, хотел что-то сказать, но сдержался и промолчал.

На свидетельском месте К. Тузимек и П. Тычинская. Они хорошо знали Ментена. Он, однако, упорно твердит, что свидетели якобы путают его с братом Дирком, а он, Питер, в июле-августе 1941 года в Подгородцах даже не был.

Допрос свидетелей продолжался до позднего вечера, но внимание присутствующих не ослабевало.

Корреспондент одной из польских газет сообщал об этом вечернем заседании в зале Амстердамского суда: «Если кто-нибудь из присутствующих сомневался в том, что Ментен виновен, то теперь благодаря показаниям свидетелей все сомнения развеяны».

Хейнинген на этом заседании пытался запутать свидетелей несущественными вопросами. А Ментен перед закрытием заседания вскочил и выкрикнул: «Эти свидетельские показания от начала до конца надуманны!» Но опровергнуть их ему было нечем.

Когда 18 апреля 1977 года в Амстердамском суде слушалось дело, в голландское консульство в Дортмунде (ФРГ) явился пожилой человек с выправкой бывшего военного, некий Ганс Гайслер, и вручил консулу несколько исписанных страниц, прося ознакомиться с ними и передать затем голландским органам юстиции. Уже через пару дней с Гайслером встретились прокурор Хабермел и комиссар полиции Петере.

— Прежде всего, господа, — начал Гайслер, — я должен заявить, что был в свое время знаком с Питером Ментеном и хочу помочь правосудию справедливо разобраться.

— Как вы познакомились с Ментеном?

— Как эсэсовец с эсэсовцем.

— ?!

— Прошу вас, господа, верить мне: сам я никогда ни в одной акции по уничтожению людей участия не принимал, хотя и служил в карательной команде Шенгарта…

— Продолжайте…

— В начале июля 1941 года я находился в Лемберге — так мы, немцы, называли город Львов. Ментен, как мне стало известно, категорически отрицает факт своего пребывания там в те дни. Но я-то знаю, что он был там и именно тогда. Мы были в Лемберге вместе! Вот, я захватил с собой фото. Взгляните. Это — Питер Ментен, его легко узнать. Снимок сделан в Лемберге. И дата на обороте: «1941 год, июль».

— А кем написана дата?

— Помнится, самим Ментеном. Мы встречались с ним в офицерском казино. Он с энтузиазмом разглагольствовал о казнях евреев, да и людей других национальностей. Превозносил какого-то эсэсовца, который вместе с ним совершал эти экзекуции.

Гайслер рассказал еще, что Ментен неоднократно выражал намерение увеличить свои земельные владения в Прикарпатье.

Когда на следующий день в зале особой палаты Амстердамского окружного суда совершенно неожиданно для обвиняемого появился новый свидетель, бывший эсэсовец Гайслер, и показал изобличающую подсудимого фотографию, обстоятельно повторил перед судом все, что незадолго перед тем сообщил Хабермелу и Петерсу, от ментеновской самоуверенности не осталось и следа.

Еще в 1949 году, перед первым судебным процессом над Ментеном, когда он обвинялся в сотрудничестве с фашистами, но еще не было установлено его участие в расстреле советских граждан, Ментен сам говорил о своем пребывании во Львове в июле 1941 года. Теперь же он и это отрицал. Тогда, в 1948 году, и жена Ментена показала на допросе, что 3–5 июля 1941 года к Ментену пришли два немецких офицера и они втроем во Львов.

Когда прокурор зачитал эти документы, Ментен стал кричать:

— Я тогда не был в Подгородцах, предъявленные показания сфабрикованы!

Подсудимому нечем было опровергнуть показания свидетелей, и тогда он, обращаясь не столько к суду, сколько к присутствовавшим в зале корреспондентам, изрек: «Это кампания Советов против меня!», «Голландская юстиция продалась советским юристам!» Мир буржуазной прессы пестр и отнюдь не блещет неподкупностью. Нашлись такие газеты, которые подхватили ментеновские заявления.

Некоторое время на процессе подвизался в качестве эксперта по истории второй мировой войны некий профессор Руетер. Он использовал свою причастность к суду и получил допуск к секретному досье Ментена. Выписав оттуда все, что хотел, Руетер без решения суда выехал с этими данными на несколько дней из Голландии в ФРГ. Зачем, спрашивается?

Во-первых, он повез туда заключения баллистических исследований по делу Ментена, проведенных в СССР, чтобы их перепроверить и, если удастся, поставить под сомнение.

Во-вторых, посетить бывшего гестаповца Ландау. На совести этого гитлеровца тысячи погибших советских людей. В годы оккупации он занимал должность начальника гестапо в Дрогобыче. Ментен с Хейнингеном послали Руетера к Ландау в надежде, что вышедший сухим из воды, вернее из крови, бывший гестаповец поможет бывшему эсэсовцу выкрутиться, засвидетельствовав, что преступления Ментеном совершались по приказам свыше и в этом нет его вины.

Именно об этом говорил судье странствующий эксперт после возвращения.

Судья упрекнул его:

— Вы, профессор Руетер, слишком много на себя взяли, пытаетесь доказать, что порядки в гитлеровском государстве были вполне законными, все только выполняли инструкции.

Эксперт нагло парировал:

— А вы, господин судья, разве служили у немцев? Если бы служили, то поняли бы, что дисциплина у них была безукоризненная, даже для проведения экзекуций имелись точные инструкции.

О деятельности Руетера в качестве эксперта, его поездке с материалами дела в ФРГ прокурор Хабермел заявил:

— Я квалифицирую эти действия как противозаконные.

А Ментен патетически провозгласил:

— Ваши действия в суде, господин профессор, были блестящими!

Процесс продолжался. В суд был вызван свидетель Гауптман. Перед его допросом прокурор Хабермел обратился к судье Схруэдеру:

— Господин председательствующий, прежде чем начнется допрос свидетеля, специально прибывшего из Швеции, я хотел бы обратить внимание суда на то, что в Стокгольме Гауптману серьезно угрожали, отговаривали от поездки в Амстердам, в суд. Запугивали по телефону. В связи с этим шведской полиции пришлось охранять дом Гауптмана. Полицией Нидерландов также приняты меры по охране свидетеля Гауптмана. Пусть общественность знает о тщетных попытках провокаторов помешать отправлению правосудия!

— Да, действительно, — подтвердил Гауптман, — мне домой несколько раз звонили неизвестные лица. В первый раз кто-то на ломаном шведском языке сказал: «В Амстердам ехать не советую, сделаете глупость, за которую дорого поплатитесь!» Звонили даже по ночам, грозили, что будет мне «капут», если выступлю на суде.

— Благодарю вас, свидетель Гауптман, что вы не побоялись приехать в Амстердам на суд, — сказал Хабермел.

— Это мой моральный долг. Я не забыл тот страшный день, когда нацистами под командованием Ментена была убита моя семья и мои родственники в селе Урич.

И Гауптман подробно рассказал, как фашистские палачи казнили безвинных советских людей, как в этом им помогали полицаи из числа украинских националистов.

Между Ментеном и Гауптманом произошел такой диалог:

Ментен. Вы утверждаете, что узнали меня. Во что я был одет?

Гауптман. Господин председательствующий, я очень хорошо знаю свою супругу, но спросите меня, во что она была одета вчера, — не вспомню. Расстрел советских людей происходил тридцать шесть лет тому назад, как могу я помнить, во что был одет подсудимый?

Ментен. Была ли на мне шляпа?

Гауптман. Если шел дождь, то — вполне возможно.

Ментен. На какой лошади я ехал, на гужевой или верховой?

Гауптман. Когда мне сказали, что едет Ментен, так я уже рассматривал того, кто сидел на лошади, а не лошадь, на которой он сидел.

После допроса Гауптмана в зал суда был вызван свидетель Поллак, прибывший из США.

— Господин председательствующий, — поспешил подняться Ментен, — этот свидетель никогда ни в Уриче, ни в Подгородцах не жил. Он проживал в Варшаве и ни о чем свидетельствовать не может!

Поллак сразу опроверг это утверждение подсудимого:

— Родился я, господин судья, в Бориславе, а работал и жил в селе Урич до 1941 года, до дня, когда моя семья была уничтожена Ментеном. С этого времени я бродил по свету, но не нашел места, где бы можно было забыть о трагедии моей семьи и моих односельчан. Ментена я хорошо знаю. Вспоминаю, как в Подгородцах под новый год я был вместе с ним на балу, там и познакомились. Он танцевал с моей девушкой.