Воля народа - Шарль Левински

в моём духе. Я стараюсь чтить классиков. В конце концов, я сам один из них. – Чтобы отчётливо дать понять, что это была шутка, Лаукман натянул указательным пальцем одно веко вниз, что выглядело очень странно, потому что именно этот глаз у него и без того не открывался.

Болтливый, подумал Вайлеман, но о безумии не может быть и речи.

– Не хотите ли присесть? У меня проблемы с тазобедренным суставом, поэтому трость.

– У меня то же самое, – сказал Вайлеман. – Только я ещё пока не добрался до палочки.

– Я тоже противился сколько мог. Но в нашем возрасте – простите, в моём возрасте – тщеславие есть роскошь, которую приходится оставить более молодым.

Мужчина был ему симпатичен, с удивлением отметил Вайлеман. Он даже испытал некоторое облегчение оттого, что ему приходится иметь дело с Лаукманом, а не с Маркусом. Хотя он не понимал, откуда здесь вдруг взялся этот старый господин. Должно быть, и это тоже подготовила Элиза.

Они синхронно сели, оба тем осторожным движением, которое делаешь, когда суставы скрипят, и невольно засмеялись, заметив эту одновременность.

– Ды, мы оба уже не балетные танцоры, – сказал Лаукман.

– Хотя балетная пачка была бы нам к лицу.

Можно было подумать, что они старые друзья.

– Как я уже сказал, господин Вайлеман, я вас провёл.

– Объегорил.

– Меня об этом попросили. Сказали: разыграй перед ним дурня, а вы ведь знаете: кормящую руку не надо кусать. Кроме того, мне это доставило удовольствие. Иногда ведь очень скучно становится в таком доме престарелых, где самое большое развлечение – детский хор или учительница фортепьяно, которой иногда хочется побыть солисткой, и она вынуждает беззащитных стариков быть слушателями. Я всегда уклоняюсь от таких принудительных представлений. – Он снова потянул своё опущенное веко ещё ниже. – Вы обратили внимание на игру слов? «Принудительные представления». Я люблю ставить язык с ног на голову. Это происходит из-за писательства.

В точности как у меня, подумал Вайлеман.

– Признаюсь: было занятно разыгрывать перед вами идиота. При этом мой собачий лай я находил убедительнее моего ослиного крика. Что говорит на сей счёт ваш внутренний профессиональный критик?

– И то, и другое было немного преувеличено.

– Мастер виден в преувеличении.

Если бы тут стояла бутылка вина вместо графина с водой, они могли бы и дальше так играть в слова. Но было множество вещей, которые Вайлеман, может быть, мог бы узнать от Лаукмана. Любая информация могла оказаться полезной; он должен был использовать случай и выжать что-то из своего посетителя. Хотя Лаукман в своём новообретённом суверенитете не производил такого впечатления, что из него можно было выманить что-нибудь, с чем он не хотел бы расставаться.

– Кто вам дал это задание?

– Это я вам не могу сказать. Это секрет. Таинство. Загадка.

– Это был мой сын?

– И-аа! – закричал Лаукман по-ослиному. И снова: – И-аа! – Чтобы потом совершенно по-деловому расставить все акценты: – Если вы будете задавать мне вопросы, на которые мне нельзя отвечать, мне, к сожалению, придётся снова изображать дурака.

– Я и из этого смогу сделать некоторые выводы.

– Возможно. Но помните о шекспировском предостережении тем людям, которые слишком много думают. Кому он предоставил это сказать?

– Юлию Цезарю, естественно.

– Нам надо чаще встречаться, – сказал Лаукман. – Кто ещё, кроме нас, старых хрычей, ещё интересуется классиками? Задавайте мне ваш следующий вопрос. Но не заставляйте меня снова имитировать осла. Если только это не из Сна в летнюю ночь.

– Окей, почему вы вообще очутились здесь, на стадионе Халлен?

– Меня приглашают каждый год. В качестве почётного гостя. – Лаукман поправил шёлковый платок в своём нагрудном кармашке, словно орден, которому хотел придать лучший вид. – За мной присылают шофёра, и за мной зарезервировано место в галерее знаменитостей. Для партии я что-то вроде старшего политика.

– Почему?

Лаукман снова промокнул рот платком. Это, наверное, был его специальный приём, чтобы выиграть время для ответа. Наконец он сказал:

– Позвольте мне сформулировать так: если вы предполагаете какую-то причину, то ваше предположение, вероятно, не ложное. Но если у вас нет никакой догадки, то вам придётся остаться с этой неизвестностью. Для вас это лучше, поверьте мне.

– Это ваше предостережение?

– Дружеский совет. Незнание – сила.

– Я читал Всем боссам босс.

– И-аа! – прокричал Лаукман. – И-аа, и-аа! – И переключился на совершенно естественный тон: – Я, кстати, очень рад, что из-за вас меня вызвали с этого сборища. Когда уже пару раз побывал на таком, всё становится таким монотонным. Как при чтении детектива, в котором уже через десять страниц знаешь, кто убийца. Самое скучное – голосования. Потому что результат уже заведомо предопределён.

– Штефан Воля будет подтверждён в качестве президента партии ста процентами голосов.

– Восемьдесят девять процентов. Без демократии никуда. Заранее решается жеребьёвкой, кто воздержится при голосовании.

– То, что вы говорите, это прямо ересь. Вы же почётный гость.

Лаукман засмеялся:

– Начиная с определённого возраста тебя уже не воспринимают всерьёз. Вам ли этого не знать?

Настроение, которое установилось между ними, было теперь настолько интимно, что Вайлеман решился на последний заход.

– Всё-таки вы не хотите мне сказать, кто вам дал задание разыграть передо мной старика в сенильной трясучке?

– И-аа! И-аа!

– Я понял, – смирился Вайлеман. – Если вы не хотите об этом говорить…

– Говорить я бы, может, и хотел, но не осмелюсь себе это позволить. Высказывание не новое, но не устаревшее.

– Тогда я спрошу у вас о другом. Сейчас вы одеты в весьма элегантный костюм…

– Приходится стараться.

– …и Дом Вечерней зари тоже дорогое заведение. Могу я узнать, чем вы всё это финансируете?

– Долей от прибыли, – сказал Лаукман.

– Вы уже много лет не публиковали ни одной книги.

Лаукман кивнул:

– Тут вы правы, но что есть доля от прибыли? Участие в успехе. А успеха у меня никто не может оспорить.

– Политический успех?

– Это была своего рода консультационная деятельность.

– Потому что кто-то воспользовался схемой вашей книги, чтобы воплотить её в жизнь?

– И-аа!

– Почему вы тогда так резко перестали писать?

– Это далось мне без труда, – сказал Лаукман. – Я всегда писал лишь потому, что не умел ничего другого. Идиотические истории для идиотических читателей. Я никогда не принадлежал к тем, кто ночами тайком работает над томом стихов или считает, что в ящике стола у него лежит великий роман. Знаете английское выражение ‘hack writer’? Означает «литературный подёнщик». ‘Hackney’, это было обозначение для лошади, которую можно было нанять, и тогда ей приходилось бежать туда, куда хотел всадник. Такая лошадь с удовольствием остаётся в стойле, если ей за это гарантируют трижды в день мешок овса.

– Или