Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Все задуманное Федором Ильичем прошло как по нотам. В выборе ментов, при описанных обстоятельствах, он не ошибся. Честно отработав на Куле метод допроса с пристрастием всего лишь среднего уровня тяжести, как позже он выяснил с ужасом наблюдая побои других зеков, подвергнувшихся ментовским пыткам, они заодно продемонстрировали Ивану, пытая Кулю при нем, что может быть с ним, если он расскажет кому-то о том, что был вообще в природе когда-то какой-то тайник, и что деньги из него достались им. Далее, не особо заморачиваясь об отсутствии хоть какой-то доказательной базы в деле, зная прекрасно как всеядно живет и работает СИСТЕМА, милиционеры спихнули его суду в таком же виде, в каком его и нарисовал Мирошко устами Ташкова, бросая таким образом под поезд вместо себя Кулю. Благо, что его кандидатура на роль козла отпущения, при открытом наличии у него ряда недвижимого имущества, открыто действующего бизнеса, подходила идеально.

Все у Ильича получилось если не гениально, то просто чудесно, особенно если представить, что готовился он к такой развязке еще тогда, когда только пришел к Куле с предложением своих бизнес-проектов. Позже просчитал и продавил Ташкова, посадив его на чем-то на крючок, а потом зная СИСТЕМУ, купил ментов за шестьдесят тысяч долларов, даже не понявших толком, что их купили. В завершение он железно увел след украденных им денег от себя в сторону Кули, а суд получив наскоро сшитое белыми нитками дело, подписанное также прокурором, назад крутить все в холостую без интереса для себя и не собирался. Все! Хэппи энд! Осталось только не до конца понятно, почему Мирошко скрывал от Кули его знакомство с предводителем Киевской стороны всей корпорации? Может и идея была не совсем его? А может и не совсем своей смертью он умер, ведь на нем в любом случае все ниточки обрывались? Хотя тяжелая болезнь у него действительно была… Но эти вопросы для Кули уже были не принципиальны.

Разобравшись с тем, как все было, Куля задумался над тем, как теперь может быть, и у него захватило дух. Три статьи из 4-х особо тяжких во всем обвинении Кули суд признал незаконно основываясь только на показаниях Ташкова. Становилось действительно интересно, а что же теперь придется предпринимать СИСТЕМЕ, когда и этих оснований у нее не будет. Боясь верить в координальные положительные для себя изменения, Куля тем не менее с интригой в душе и с очередной тайной надеждой, поспешил об этой новости сообщить своему куратору, чтобы тот обсудил ее с СИСТЕМОЙ в закулисье. Но ответ был опять поражающий своей незыблемостью, броней и все тем же своим знаменитым чувством безнаказанности: "все останется в пределах предыдущей договоренности".

В отличии от железобетонной позиции правосудия, порыв к вскрытию правды у Ташкова был очень хлипкий и неустойчивый. Он очень сильно боялся, что разозлит судей фактом своей безумной лжи и нарвется на еще большие неприятности в виде еще большего срока. Поэтому Куля не сказал Ивану всей правды из объявленной накануне позиции апелляционного суда, опасаясь, что тот передумает заявлять его оговор. В итого чего, Ташков на заседании коллегии судей, во время речи комментариев своей апелляционной жалобы объявил о новых обстоятельствах в деле, о том что оговорил Кулю Павла, сообщая о его причастности ко всем преступлениям. Также он заявил о новом статусе соучастника всех преступлений ранее свидетеля по делу Мирошко, которому он отдавал деньги вкладчиков, присваивая их путем выдачи под подложные договора, а также о том, что и все деньги взятые им из сейфа, он тоже отдал не Куле, как было известно ранее, а этому же Мирошко Федору Ильичу по его же распоряжению. Закончив свой этот монолог в помещении суда на какое-то время повисла тишина, а после зал заполненный потерпевшими, начал потихоньку роптать, высказывая свое мнение, суть которого была в том, что никто ему не поверил. Конечно, прожив почти пять лет с убеждением о существовании одной позиции и с привычкой думать так, с прицелом на Кулино имущество, в один миг поменять все мнение на другую позицию и поверить в противоположное, было не реально, особенно если учесть контингент людей в числе всех потерпевших, которые являлись в основной массе пожилыми людьми, привыкшими безоговорочно верить власти. Было очевидно, что этот аспект негативной реакции на новость потерпевшей публики, играл и для суда важную роль в его поведении, потому как он не оглядываясь продолжал проявлять верх бронелобости, настойчиво не замечая всех фактов противоречащих официальной и успевшей устояться версии. Судебной коллегии апелляционного суда однозначно было проще, хотя и незаконно, тупо не услышать слов Ташкова, как будто он это о новых обстоятельствах сказал выключив звук своего голоса, чем признавать ошибку, допущенную целой СИСТЕМОЙ: дознавателями, следователями, прокуратурой, и судом первой инстанции. А учитывая, что эта ошибка была допущена четыре с половиной года назад, становилось ясно, что реальный след украденных денег уже давно простыл, а сами деньги наверняка за это время были растрачены настоящими преступниками. Признание правдивой версии было бы не только актом признания СИСТЕМЫ ее непрофессионализма и продажности, но и признанием того, что деньги вкладчикам, как раз из-за этого, уже никто и никогда не вернет, а точнее из-за того, что Мирошко купил за их же 300 тысяч себе СИСТЕМУ в лице ментов еще в самом начале следствия. Конечно, председательствующий судья никак не мог допустить этого разоблачения, поэтому его задачей, как казалось Куле, было выпустить его, как и договорились, но при этом ни в коем случае ничего не менять, потому что менять существующие позиции было просто не на что, а так вроде бы получалось, что и волки сыты, и овцы в общем-то целы.

В соответствии с УПК Украины в редакции 1960 г. судебное заседание коллегии судей апелляционной инстанции по рассмотрению поступивших жалоб на приговор проходит без какой-либо фиксации процесса то ли в протоколах, то ли еще где-то, но только при условии, если в апелляционном порядке суд не решает открыть судебное следствие. Это Куле показалось странным, особенно после того, как нигде не зафиксировалось то сногсшибательное, казалось даже спасительное, признание Ташкова, и которое благодаря хитрому фокусу судьи, осталось практически незамеченным. Но впереди по процессу предстояли еще допрос Ташкова, его речь прений и последнее слово, где Иван сможет повторить свою сенсацию. В связи с этим Куля, опасаясь сильно раскачивать лодку в свете договоренности, тем не менее не удержался и отправил ходатайство, где просил суд по сути всего лишь соблюдать закон — открыть судебное следствие в апелляционном порядке в связи с возникновением новых обстоятельств в виде заявления Ташкова, допросить в связи с этим Мирошко и остальных, имеющих к этому отношение лиц, что автоматически вело к фиксации всего хода судебного процесса, в том числе и поступившей обновленной информации. Такая обязанность суда возобновлять судебное следствие при возникновении необходимости расследования новых обстоятельств, которые принципиально отменяют доказательства, касающиеся обжалованной части приговора, предусмотрена в законе УПК сразу несколькими статьями, но суд получив подобное ходатайство не только от Кули, а еще и от его адвоката, демонстрируя ту самую выборочность, тупо отморозился, как-будто их и не было. Никаких официальных комментариев, подтверждающих судом их наличие, или причин их отклонения, нигде не было зафиксировано. Это сильно бесило Кулю, и чтобы его по-лучше понять в тот момент, достаточно себе просто представить эти три каменные лица судебной коллегии в момент, когда человек вопиюще незаконно осужденный справедливо пытается из последних сил спасти свою жизнь, имея на это все права, основания, аргументы и факты, а они при этом, используя свой купленный высокий статус судьи, важно отворачивая в сторону свой взгляд в наглую, открыто плюют ничего не боясь на закон, на Конституцию, которой постоянно бравируют в своих речах, и продолжают вести процесс в своем, выгодном только им, русле. Это до шока поражало людей, понимающих то, что происходит, и особенно Кулю, но он боясь идти в полный разрез достигнутой договоренности, сцепив зубы, молчал и ничего по этому поводу более не предпринимал.

Единственно, что он позволил себе предпринять в свою защиту в апелляционном заседании — это то, чего он по наивности не осветил на этапе первой инстанции, надеясь на хоть какую-то адекватность того судьи. Свою речь дебатов, здесь в апелляции, Куля обставил в виде обращения его к потерпевшим. Чувствуя гранитную стену правосудия, к которой достучаться ссылаясь на здравый смысл или на какие-то законы оказалось бесполезно, он решил попытаться воззвать потерпевших задуматься в происходящие события и понять правильно суть всего этого цирка фокусников самостоятельно, тем более, что это было напрямую в их интересах.