Дмитрий Лекух - Командировка в лето

Ознакомительный фрагмент

Через пару минут ключ попал-таки в скважину, в сейфе щелкнуло, и из-за дверцы раздался полурев-полустон смертельно раненого зверя:

– Ларин, сука! Убью!!!

Глеб, с трудом удерживаясь от гогота, сумел-таки сделать абсолютно невинное лицо:

– Вань, ты что, офигел?

– Я… Я!!! Я тебе дам, офигел!!! Здесь коньяк был!!! Вчера!!!

– Коньяк? Где? – Художник, с лицом не менее невинным, чем у начальника, деловито оттер похмельного обозревателя отдела культуры от сейфа и деликатно заглянул внутрь металлического ящика. – Брось, Вань… Нет здесь никакого коньяка… Белка у тебя, похоже…

Шацких обреченно добрел до кресла и обессилено рухнул в него мягким ворохом тряпья.

– Блин… Ведь точно был… Сам ставил… Знал, дома не выдержу – допью…

– Точно помнишь? – Художник был сама предупредительность.

– Да точно, точно… Хотя… мы вчера с Нонго здесь сидели… всякое могло случиться…

– С Нонго? Да, с Нонго – всякое… Помню, как он в прошлый раз к тебе приезжал… Даже я – еле отполз… Слушай, Вань, а ты ему позвони!

– А зачем? Если выжрал, один хрен не признается…

– Как это зачем? – Сашкины глаза вполне натурально округлились. – Он у нас кто по профессии? Колдун?

– Ну, колдун… И что?

– Как что? У него совесть есть? Особливо, ежели коньячок… того… умыкнул… Вот ты ему и позвони, пусть похмелье снимет. Он же может, сам говорил…

– А что… – Глаза у Шацких слегка просветлели. Он, вообще-то, был умным человеком, Ваня Шацких, но у него было два конкретных недостатка: алкоголь и немотивированная вера во все сверхъестественное. – А что… Это и правда, идея…

И начал набирать трясущимися руками номер на аппарате, услужливо пододвинутом успешно опохмелившимся Художником.

– Привет, Юр, это Ваня Шацких. Это ты вчера коньяк выпил?

Глеб, нервно вздрагивая от прорывающегося смеха, включил громкую связь на параллельном телефонном аппарате – прямой городской номер был у них с Шацких общий.

Редакция поскупердяйничала.

В телефоне щелкнуло.

– Привет, Вань… Какой, к матери, коньяк… Мы ж вчера вроде водку с тобой пили…

– А-а, ну, неважно… Слушай, Юр, сними похмелье, а?

На другом конце провода образовалась минута молчания.

– Чего? Слушай, не слышу ничего… башка трещит, а тут ты еще… Какое похмелье?

– Какое-какое. Натуральное! Ты ж колдун! Сними, а?

В трубке неразборчиво замычали, потом оттуда раздалось хриплое дыхание.

– Слышь, Вань… Ты что, совсем дурак, да? Иди, пивка попей, идиот, твою…

И – короткие гудки. Трубку повесил, значит.

На Шацких было больно смотреть.

Похоже, он утратил веру в человечество.

Глеб с Художником давились от смеха.

Глеб даже с кресла сполз и сидел на полу, уронив голову на столешницу.

– Ну, колдун… – Сашку просто корежило, слова выдавливались по одному, с явным запозданием.

Потом, кое-как отсмеявшись, оператор посмотрел на часы:

– Кстати, насчет пивка-то он прав. Двенадцать уже, буфет открылся. Пойдем, мужики. Заодно и перекусим чего-нить горяченького…

В буфете Шацких через некоторое время начал приходить в себя.

Через пятнадцать минут – просветлел, через полчаса, после обязательных ста грамм – повеселел, через сорок – все понял и смертельно обиделся, а к концу застолья еще раз все понял, простил и ржал над хохмой вместе со всеми.

Хороший он все-таки парень, Ваня Шацких.

Не случайно с Глебом в одном кабинете ужился.

Другие-то все сбегали, рано или поздно…

…После буфета, отправив пришедшего в рабочую кондицию Художника в монтажную, Глеб пошел к Ленке.

Если женщина просит… а тем более, зовет… а тем более, такая…

Надо быть идиотом, чтобы не пойти.

Полным идиотом.

Такое не лечится…

Глава 4

На двери скворцовского кабинета висела пластиковая табличка, на которой красным фломастером аккуратным девичьим почерком было написано: «Если ты не по делу и тебя не звали, лучше сразу иди на хер. Если по делу или тебя звали – сначала постучись».

И три восклицательных знака.

Глеб хмыкнул и вошел, предварительно постучавшись. Сам терпеть не мог, когда без стука вваливались.

Ленка что-то писала за конторкой, встав острыми коленками на мягкую кожаную табуретку.

Сначала, когда она только пришла на ящик, собственного стола ей было не положено, вот и приспособила старую мебель со склада.

А потом привыкла.

Сейчас вот, вроде, все при ней – и звезда непридуманная, и отдельный кабинет, а пишет все равно за конторкой.

Странная штука жизнь.

Загадочная.

Глеб со вздохом взглянул на затянутую в тесную кожаную юбчонку одну из самых красивых попок отечественного Ти-Ви и взъерошил Ленке неподражаемую каштановую гривку.

Она в ответ рассеянно чмокнула его в щеку, кивнула в сторону гостевого кресла. Потом задумчиво почесала пальцем очаровательный вздернутый носик, в который была влюблена, наверное, половина половозрелого мужского населения России.

– К чему нос чешется? Опять, что ли, с Рафиком скандалить? – потом, помолчав с минуту: – Под юбкой, кстати, ничего нет. Можешь проверить…

Глеб тихо рассмеялся.

– Ленка, ты же знаешь. У нас с тобой может быть или все очень серьезно, или никак. Зачем душу травить…

Скворцова оторвалась от текста и уселась на свою любимую табуретку: подсунув одну ногу под себя, тряхнула гривкой, наклонила голову к плечу.

– А потому и травлю, что понимаю. Ты когда меня замуж позовешь, скотина? Уже пять лет, как по тебе сохну, кому сказать – не поверят…

Глеб чиркнул зажигалкой, прикурил, разгоняя рукой едкий фиолетовый дым.

– И правильно сделают, что не поверят. Скажи, ты ради меня свою работу бросить способна?

Ленка посмотрела на него чуть обиженно, пожевала пухлую нижнюю губку.

Потом рассмеялась.

– А ведь ты прав. Не способна. Ну хоть в любовницы возьми, что ли…

Глеб неторопливо встал, подошел к звезде, прижал каштановую головку к груди.

– А вот в любовницы – ни за что… Ты же умная девочка, Скворцова, сама понимаешь, что стоит нам с тобой один раз переспать, и всё. Кранты. Не отлипнем друг от друга. Никогда. А два медведя в одной берлоге не уживаются, любовь моя… Перегрыземся. Так что лучше не надо… У меня не так много друзей, чтобы их терять. Может, когда-нибудь попозже…

Ленка оторвала голову от его груди. В глазах плескались слезы.

– Когда… попозже?.. Ты ведь меня любишь, Ларин, я же знаю…

– Люблю.

– А зачем мучаешь?

Глеб неожиданно зашипел, отшвырнул обжегшую пальцы, до фильтра прогоревшую сигарету, потом поднял окурок, бросил в пепельницу, уселся в кресло и прикурил новую.

– Потому и мучаю, что люблю. Сейчас – нельзя. Не знаю, почему нельзя, но если мы с тобой будем вместе, это будет неправильно. Может быть, попозже. Когда мы повзрослеем и помудреем. Может быть. Так что, Ленк, хорош сопливиться – давай лучше о делах поговорим. То, что рано или поздно ты за меня замуж выйдешь, – это, извини, и ежу понятно. Но не сейчас. Это тоже понятно.

Ленка всхлипнула.

– Ежу-то оно, может, и понятно… А мне – нет… Если тебя прихлопнут до этого, в какой-нибудь «точке» очередной, мне что, под Рафика ложиться? Или в петлю лезть, такой молодой и красивой?

Глеб расхохотался.

– Любишь – дождешься… А если серьезно, то с «точками» я, наверное, завяжу. Рафик ведущим, вон, предлагает. На дневной выпуск.

– Ого, это здорово, – Ленка посмотрела на него как-то совсем по-другому. Профессионально. Оценивающе.

– А что? Потянешь… А я-то думаю, что это тебя дядя Федор везде разыскивает? Я уж думала, что из-за Князя. По слухам, тот на тебя глаз положил.

Глеб затушил сигарету, подошел к Ленкиному столу, налил себе воды из графина.

– Нет, Рафику эта идея только сегодня утром в голову пришла. И, похоже, спонтанно. А про то, что меня Федя ищет, он мне тоже говорил.

– Вот как, – Ленка задумчиво пожевала губу, – значит, все-таки Князь…

– А кто он такой, этот Князь? Я вроде на ящике всех знаю, а о нем что-то слышать не приходилось.

Скворцова усмехнулась.

Странно как-то.

Не по-доброму.

– Не приходилось, значит, не положено. Он себя афишировать не сильно любит. Дима Князев, маркетолог и рекламщик. Очень умный, обаятельный и смертельно опасный человек. Владелец… – Она назвала довольно известную в журналистских кругах фирму. Известную, прежде всего, тем, что, несмотря на влиятельность и солидные, судя по всему, обороты, о ней было очень мало известно.

А это просто так не бывает.

– Ну-у-у, – протянул Глеб, – и чем же я, любопытно, мог заинтересовать такую важную персону?

Ленка чуть замялась, потом кивком головы попросила у него сигарету. Он протянул пачку, дождался, пока она выудит оттуда искомое, и только после этого чиркнул зажигалкой.

Курила Скворцова крайне редко.

Точнее, в двух случаях: когда сильно выпивала и когда сильно волновалась.

Так.

А дело-то, похоже, значительно серьезнее и интереснее, чем он думал.