Игорь Прелин - Автограф президента

Нас с Татьяной поселили в корпусе, в котором большей частью отдыхали сотрудники с женами, за что он и был прозван «Собака на сене».

Однажды утром я лежал на пляже и нежился под нежарким сентябрьским солнцем, ожидая, когда с мацесты вернется Татьяна, чтобы, вопреки строжайшим запретам врачей, сразу же после омовения в ванне затащить ее в море. Мне удалось отвертеться от всяких процедур, хотя мой лечащий врач категорически настаивал на этом, обнаружив у меня «крайнее истощение нервной системы», и поэтому я большую часть светового дня торчал на пляже.

Подходила к концу третья неделя нашего отдыха, я в отличие от Татьяны успел уже неплохо загореть, хотя у меня оставались еще значительные резервы…

С этой моей способностью здорово, до неприличия загорать связана одна забавная история.

Примерно через год после описываемых событий меня направили работать в одну африканскую страну, где я опять-таки в силу своих профессиональных устремлений задумал подружиться с одним очень симпатичным аборигеном моих лет. Главным для меня, конечно, была не его экзотическая внешность и даже не одинаковый возраст, а то, что он по счастливому совпадению занимал пост заместителя начальника местной службы безопасности. Я довольно часто встречался с ним по служебным делам, стараясь на этой благодатной почве перевести отношения на неофициальную основу. Но у меня ничего не получалось: несмотря на все мои телодвижения, абориген строго придерживался требований должностных инструкций и ни на какие частные беседы с иностранцем, пусть и представителем дружественной страны, не соглашался.

Так и не добившись положительного результата, я уехал в отпуск. Отдыхал, как всегда, на берегу Черного моря и через два месяца вернулся в страну, сохранив хотя и не весь, но значительную часть своего южного загара.

В один из первых же дней, полный профессионального энтузиазма, я посетил службу безопасности, и мой коллега встретил меня удивленным возгласом:

— Месье, где вы так загорели?

Кто никогда не бывал в Африке, видимо, по наивности полагает, что все, кого угораздило родиться с белой кожей, должны загорать там по меньшей мере не хуже, чем на черноморских курортах. Это глубочайшее заблуждение: большое количество влаги в атмосфере задерживает ультрафиолетовые лучи, поэтому загореть в Тропической Африке невозможно. Именно поэтому мудрая природа выкрасила африканцев в темный цвет, так как темная кожа дает им возможность улавливать столь необходимые для нормального существования ультрафиолетовые лучи, а совсем не для того, чтобы человечество потом разбиралось в расовых проблемах. Что касается европейцев и прочих бледнолицых, то они под лучами тропического солнца, как ни странно, сначала желтеют, а потом приобретают какой-то нездоровый, землистый оттенок. Пока ты находишься в африканской стране и тебя окружают такие же, как ты сам, пожелтевшие соотечественники, на этот феномен как-то не обращаешь внимания. Но поезжайте как-нибудь в аэропорт Шереметьево, когда там приземлится авиалайнер из Гвинеи или Нигерии, и взгляните на нестройную толпу советских «миссионеров». Первое, что вам сразу бросится в глаза, это цвет их лиц, обожженных тропическим солнцем.

Так вот, мой африканский коллега был весьма удивлен, когда я предстал перед ним в таком «экспортном исполнении», а я возьми и брякни:

— Это еще что! Видели бы вы меня неделю назад, тогда цвет моей кожи ничем не отличался от вашего.

Сказал и выругался про себя на французском языке, на котором, в соответствии с государственным языком страны пребывания, и велась наша беседа. А выругался потому, что, как мне показалось, я ляпнул явную бестактность: намек на темную кожу мог обидеть чувствительного к любым проявлениям расового превосходства африканца, после чего не только неофициальные, но даже официальные отношения с ним были бы вконец испорчены.

Но мои опасения оказались напрасны. Он широко улыбнулся, обнял меня за плечи, усадил в кресло, мне даже показалось, что он хотел назвать меня «братом», но в последний момент воздержался, решив, что для начала с меня хватит и оказанных мне впервые за период нашего знакомства знаков внимания.

С этого момента мы стали большими друзьями, а еще через некоторое время, не без определенных усилий с моей стороны, он стал верным и надежным помощником в нашей общей борьбе с происками империалистов. Действительно, в нашем деле никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. А такая метаморфоза в его отношении ко мне объяснялась тем, что ему польстило, что белый человек, да еще дипломат великой державы, в больших количествах вырабатывает пигмент только ради того, чтобы внести свой вклад в борьбу с расовой дискриминацией.

Вообще, надо сказать, в Африке со мной случалось много удивительных историй, намного больше, чем в других частях света, где мне довелось совмещать дипломатическую и разведывательную работу, но не хочется отвлекаться от основной темы.

…Итак, лежу я на пляже у самой береговой кромки, усыпанной отшлифованной галькой, ожидаю Татьяну и мечтаю, как вечером мы отправимся с ней вдвоем в ресторан «Магнолия», чтобы отметить двенадцатую годовщину одного интимного события, которое произошло в санатории «Сочи» и с которого, можно сказать, и началась наша семейная жизнь. Когда мы вместе, мы всегда отмечаем эту дату, связанную для нас с самыми волнующими и приятными воспоминаниями, во всяком случае, более приятными, чем отдельные эпизоды нашей последующей совместной жизни. Может, мы потому и возвращаемся к этим давним воспоминаниям, чтобы снять негативные наслоения, которые неизбежно с годами появляются в отношениях даже между самыми близкими людьми.

Лежу я себе под солнцем, добираю остатки загара до предела, отпущенного мне щедрой природой, пребываю, можно сказать, в прекрасном расположении духа, и внезапно все полетело к черту.

Началось с того, что без десяти одиннадцать заработало пляжное радио и дежурный врач стала рассказывать ужасные истории про кишечные заболевания. Она рассказывала их с таким энтузиазмом, как будто это была исключительно ее заслуга, что на Земле существуют эти самые кишечные заболевания, благодаря которым ей и ее коллегам до конца их дней не грозит безработица.

Потом ровно в одиннадцать к микрофону, установленному на аэрарии, подошел энергичный инструктор лечебной физкультуры и стал призывать всех отдыхающих сделать гимнастику.

Отдыхающие дружно встали с лежаков и по его команде стали махать руками и вертеть различными частями тела.

Я не откликнулся на его страстные призывы и продолжал нахально лежать. Во-первых, я с детства не любил массовых занятий физкультурой, да и за время пребывания за границей, несомненно, под пагубным воздействием буржуазной пропаганды, упорно насаждающей индивидуализм и эгоцентризм, у меня заметно притупился стадный инстинкт. Во-вторых, до обеда я успевал наплавать пару километров, а после обеда мы с Татьяной играли в теннис или волейбол, вечером ходили на танцы в соседние санатории, так что нагрузки мне хватало и без этих примитивных упражнений, которыми потчевал отдыхающих инструктор физкультуры.

Наконец он угомонился, и отдыхающие с воплями бросились в набежавшую волну, совершенно позабыв о том, что в морской воде полно всяких кишечных палочек и прочей заразы, о которой им только что вещала дежурный врач.

Только я снова расслабился, решив немного вздремнуть, как пляжное радио заработало вновь и бодрый голос дежурной медсестры произнес:

— Отдыхающий из третьего корпуса, тридцать второй палаты, вас просят срочно зайти к начальнику санатория! Повторяю…

Пока она еще раз повторяла эту хитромудрую фразу, которой пользовалась администрация санатория, чтобы, не называя чекистов по фамилии, вызывать их к начальнику санатория, врачам и в другие места, все, кто был в этот момент в море, посмотрели на берег, а все, кто находился на берегу, — в сторону выхода с пляжа. Чекисты вообще, как известно, народ очень любознательный, жены их в этом отношении тоже ничем не отличаются от остальных советских женщин, поэтому все проявили живой интерес к тому, кто же этот счастливчик, а возможно, провинившийся или нарушитель санаторного режима, который удостоился высокой чести попасть на аудиенцию к начальнику санатория.

Один я остался лежать в прежней позе, потому что это мы с Татьяной поселились в тридцать второй палате третьего корпуса и именно меня жаждал лицезреть начальник санатория. Когда прошло некоторое время и отдыхающие, устав ждать и так и не удовлетворив свое любопытство, продолжили купаться или загорать, я спокойно поднялся с лежака, натянул белые шорты и пижонскую маечку «маде ин не наше», купленные по случаю в последней командировке, надел «адидасовские» кроссовки, в которых я ездил в Олимпик-парк на душевную беседу с Ричардом Палмером, и незаметно удалился.