Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков

Машенька… Машенька – ж-жена моя бывшая. Ну, не так чтобы с-совсем, а гражданская, к-конечно. Ловкая ш-штучка.

Кречинский подмигнул Балашову, который тем временем, дабы преодолеть изумление, старался прикинуть, сколько лет назад сей брак имел место быть. По всему, что он знал о приятеле, выходило, что дело это давнее, но только если Бобины годы еще можно было откручивать назад без опаски, то Машенька и сейчас казалась Игорю Валентиновичу Балашову существом юным.

– Ты когда успел? – наконец промямлил Игорь, нарушив свое правило не лезть с расспросами о чужой жизни.

– Было, – с новой краской в голосе, с неожиданной задумчивостью и даже мечтательностью отозвался «бывший». – Я п-преподавал, филологам. Ну ты з-знаешь. Вот в-встретились. А какие г-группы были – с-сорок девок, один я. Вместе дружная с-семья. Это сейчас мужики в г-гуманитарии рванули… Признак в-вырождения, зато п-повод для п-письма. Да. А п-потом она прыг и на ж-журналистику п-перевелась. Се ля ви.

– А с чего разошлись?

Кречинский перегнулся через стол, шумно отхлебнул из Машиного стакана сок, вздохнул и опустился на стул, жалобно скрипнувший под ним.

– С того. Потом как-нибудь рассажу. По взаимному неж-желанию. Она сама не з-знает, чего хочет. Хочет быть с-слабой ж-женщиной, и хочет быть не с-слабее м-мужчины. Хочет с-смысла в жизни и хочет ж-ж-жизни. А я… Ладно. Мне д-девок всегда хватало. Ага. С д-девками знаешь что главное? С ними самое главное – первый раз. Вот как первый раз с-случится, хм, так и жизнь…

Балашов заметил, что собеседник вдруг захмелел, обмяк, большое лицо его утратило обычное легкомысленное выражение, собралось крупными морщинами на лбу и у глаз, насупилось и подобрело – показалось даже, что вот оно, вынырнувшее на поверхность по недосмотру настоящее «я», похожее на младенца в ванночке.

– Ну, мужчины, вы тут без нас не терялись, – услышал он за спиной Машину звонкую речь. – Кречинский, ты что, совсем старенький стал? Хмелеешь от запаха коньяка? А кто нас провожать будет?

– Вы что, уже собираетесь? – подал голос Балашов.

– Завтра работать. Планы у нас теперь во какие! Громадье…

Игорю стало забавно – слово «громадье» никак не подходило к Маше.

– Что вы хихикаете? Ута, ты как?

– Да, все обсудили, голова кругом. Надо с мыслью поспать. Так говорят?

– Это с б-бедой надо ночь п-переспать, – как ни в чем не бывало включился в разговор Кречинский. Его лицо вновь приняло старую форму. – А еще у нас г-говорят, что торопиться не надо. А то без с-сюрприза останетесь.

– Сюрприз? – хором вскрикнули маленькая и большая, присели на стулья и повесили сумочки на спинки – обе по левую руку.

Боба взглянул на часы:

– Ж-ждите.

– Тогда я возьму пиво, – сказала Ута. – Здесь есть из бочки?

Балашов собрался проявить галантность и сходить за пивом сам, но Боба с нажимом положил ему руку на плечо:

– Разливного н-нет, зато есть «Н-невское», из Питера. Дельное п-пиво, вроде вашего «п-пильца».

Немка отправилась к барной стойке, за которой в окружении бутылок и турок жил плотный человек, проступавший из глубины красной жилеткой и огромными, белыми, с пивную кружку, кулаками. Воспользовавшись ее отсутствием за столом, Боба сказал Игорю:

– Ты, с-старик, не дергайся. У них эмансипе. Если решишь п-приударить, не вздумай п-пальто снимать или р-ручку при с-сходе с т-трапа подавать.

– Какого трапа?

– Т-троллейбусного. Мало ли, может, ты решишь ее по С-садовому кольцу укатать, кто т-тебя знает. Вы, интеллигенты, н-народ чудной…

Машенька хмыкнула и стрельнула в Балашова быстрой рыжей искрой, брызнувшей из уголка глаза.

– Я ему объясню, как за немками ухаживать. Возьму на контроль.

– А-а, ну тогда я за тебя, с-старичок, спокоен. Если она за тебя берется, то о т-троллейбусах забудь. Все т-таксисты твои. Только со сценарием торопись, а то бабки т-твои, с-считай, уже иссякли. А вот, кажется, и с-сюрприз пришел…

У Балашова нехорошо ухнуло в сердце. Все идет к тому, что Галя сегодня будет позабыта, но только куда тебя несет, классик, и на какие средства? Кто-то из известных говорил, что любовь – это ожидание любви. Ошибался. Не ожидание, а предчувствие. И предчувствие иногда дурное.

«Сюрприз» Балашову не приглянулся с первого взгляда. Особенно очки, большие очки с затемненными стеклами и длинной, перекинутой за спину тесемкой и серебряной бляхой. «Пижон», – объяснил себе поначалу это неприятие Игорь, наблюдая, как вошедший неторопливо, с оттенком брезгливости оглядывает сидящих в баре. Уже после того как Кречинский помахал ему рукой, тот еще стоял некоторое время, наморщив нос, и лишь затем подсел к их столику, за которым, как считал Балашов, и без того было тесно.

– А, коллеги! Что-то ваша Германия обеднела вконец, гонорары – курам на смех. С такими гонорарами никакая свобода слова не выживет. Просто не хочешь, а продашься в чьи-нибудь лапы, – заявил он Уте после краткого представления.

– Писатель? Да, фамилию слыхал, громкая. А, и вы тоже? А тот, который исторические романы, – не ваш родственник? Слава богу. А коньяк с пивом – нет, увольте. Водку с пивом еще могу понять, а так вот изгаляться…

«Сюрприз» без труда и насилия овладел беседой. Очень быстро выяснилось, что и в Афганистане он побывал, и в Чечне и родился не где-нибудь, даже не в Москве, а – надо же – в Монголии. С каждым взглядом, бросаемым в его сторону Машенькой и Утой, настроение Балашова проваливалось все глубже в глухой колодец. Нет уж, увольте, в такой компании работать ни к чему. Лучше уж переводиками… Сценарии, журналисты – чужое. Кречинский – понятно, хочет денег сшибить. Но и он ведь далеко не лезет. А ты куда? Кропай рассказы, плоди дальше этих своих, хрен бы их побрал, лирических героев. И подальше от таких девиц со взглядами-иголочками. Правда ведь, дорогой товарищ Владимир Логинов?

Дорогой товарищ тем временем взглянул на часы и вспомнил о Чечне.

– Надо только знать, что конкретно… Исторический аспект будем подчеркивать? Или делать упор на беспредел? Все можно. Лишь бы не обнимать необъятное. Как говорится, объять можно ровно столько, насколько хватит денег, – скороговоркой объяснил он Уте.

– И обнять, – добавил Кречинский.

С приходом «сюрприза» энергичное беспокойное зудение схлынуло с Бобы, и его посетила забавная мысль: им всем – бедолаге Балашову, Логинову этому долговязому, Машеньке – надо создать «стори». Так ее поверни или иначе, но «стори». Из чеченского или афганского конструктора собрать что-нибудь увлекательное, чтобы скучающие субъекты там, на Германщине, расшевелились. Они думают, мозгами шевелят, словами ловкими перекидываются – пуштуны, Каргилы – считают себя творцами. А он, Боба, тем временем из них самих может романчик сотворить.

Вот