Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Лишившись головы, тело Панджшерского государства распласталось бесхребетным студнем медузьим, а через несколько дней, когда, после атаки на Нью-Йорк, из-за океана зазвучали грозные призывы, генералы северных бросились в разные стороны искать новых союзников. Карим ощутил себя неподвижной точкой черной войны, соединившей в себе слишком многое: начало новой смерти, долг, боль осени, остроту памяти. Но как в себе найти точку опоры, чтобы, оттолкнувшись, идти дальше?

— Одной ступней мир опирается на человека. На одного человека. Найдешь его, найдешь себе опору. Но помни — это опора, но не смысл, — учил его однажды, в молодости, дядя Пир аль-Хуссейни, вождь племени вазиритов. На узких голубых губах играла усмешка. Так насмехался старик над своим избранником-воспитанником, когда знал наверное, каким вопросом снедаем почтительный ученик.

— А вторая, учитель?

— А вторая — на его врага. Это знали мудрецы прошлого. Убивая врага, они отравляли и его злейшего недруга.

— А если это были они сами, учитель?

Голубые губы сошлись в линию, глаза на миг закрылись.

— Это выбор, Карим. Его не объясняют словами. Ты молод, тебе предстоит изведать выбор тогда, когда груз чужой жизни становится тяжелее собственной смерти…

Карим двадцать лет носил в чреве сущность, субстанцию, оставшуюся от непонятых им слов Пира. А теперь он понял. Мозгом, телом и существом. И улыбка Пира аль-Хуссейни оказалась равна улыбке бывшего учителя французского. Карим еще не готов был к выбору, но уже догадывался, что выбора делать и не придется, он осуществится незаметно, сам собой. Развяжется, как узелок на поясе халата, охватывающем исхудавшее тело странника.

Полковник Карим не поехал с маршалом Фахимом в Душанбе, не ответил на приглашение генерала Атты присоединиться к посольству, направленному в Дели. Отказался сопровождать хозяина Герата, Исмаил Хана, в Тегеран. Он мысленно очертил жестким черным грифелем глубокий контур, воткнув иглу циркуля в свое сердце. Учителю уже дан ответ, который еще только ищет русский полковник Миронов, в силу обстоятельств не потерявший опоры на человека и его врага. Если свобода безгранична, как время после смерти, то смысл открывается гранью, предназначенной только тебе одному. Смысл — именной, факсимильный, как сказал бы русский. Смысл, никак не увязанный с целью. Печатка на перстне.

Когда из Душанбе пришла весть, что врачам не удалось спасти Ахмадшаха Масуда, полковник Курой сел на землю, сгреб ее, старую, как прах, в ладонь и крикнул в ее ухо так, чтобы услышали его зов истлевшие телом предки. Крикнул, и птицы встрепенулись и закружили в черной воронке ночи. А потом он спросил себя, за что он воюет. За этот пепел?

— Ничто так не упрощает путь, как враг за перевалом. Ничто не искушает простым смыслом так, как знамя войны в руках, — однажды сказал ему Масуд, двадцать лет сам державший это знамя и дававший Кариму формулу смысла. И все-таки… Не земля. Не свобода. Не вера. Не ненависть. Не они сделали и Карима человеком войны. А что? Он не знал. Еще не знал. Он выполнил первую часть задачи, он нашел Человека, о которого мир упирается одной ступней… Теперь предстоит решить вторую часть задачи: восстановить равновесие, убить врага. Но сперва — его найти. Вот это и можно принять в качестве цели новой жизни — войны.

Слава Богу, господину обоих миров,

Царю Судного дня!

Направь нас на путь прямой,

Путь тех, когда ты облагодетельствовал,

Не тех, на кого ты разгневан, и — не заблудших…[26]

Ночной звонок русского полковника и был, наверное, голосом Царя Судного дня, услышавшего его молитву. Первый раз за многие дни большой черный человек улыбнулся в усы при мысли, что жизнь земная — таинство лишь оттого, что человеку по скудости взгляда его открыта лишь малая толика уравнений, сковывающих мир событий цепями формул — оттого человек и удивляется и восхищается случаю, сводящему несводимое в один ответ. На самом деле уравнений столько, сколько неизвестных, и нет причины замирать в трепете, угадывая ходы в игре небес. Есть закономерность в том, что русский полковник, владеющий перстнем с символами Неба и Воды, станет последним перевалом на его, Керима, пути без учителя — пути, когда-то и начавшемся встречей с тем самым Мироновым. Перстень Пира аль-Хуссейни, когда-то переданный русскому, вернется… Когда-то.

После разговора с Мироновым Курой принялся за дело. Это дело он разделил на три стадии. Сперва следовало просто подумать. Ничего не делая, ни к чему себя не побуждая, просто подумать. Если существует связь между появлением Кеглера и Логинова в стане Ахмадшаха, между убийством Льва Панджшера и выступлением пресловутого Кеглера по российскому телевидению, то эта связь имеет причину. Уравнений столько, сколько неизвестных. Надо лишь спокойно искать ответ. Версию. Предположение. Догадку. Затем следует понять, на кого можно положиться в новой личной войне — исходя из предположения, что все большие друзья Льва могли теперь на деле стать главными врагами его помощника. Очертить круг. В выборе людей не требуется торопливости. Он и не будет торопиться, потому что единственное оружие слабого в борьбе с великим — это время! И лишь тогда, когда грифель по ровному кругу распорет глубокой раной кожу спящей земли, он приступит к действию войны.

Миронов после известия об исчезновении Кеглера

20 сентября 2001-го года. Москва

Маша удивила Балашова, вдруг заговорив с беспокойством о Паше Кеглере. Оказывается, его подруга после появления у него на кухне настойчивого человека в тельняшке успела проникнуться, по ее собственному выражению, «дружеским волнением». Слова Маши показались Игорю чудью, и чудью не безобидной. Настоящая женщина из любой свой чуди может вырастить сверхзадачу. Тем более женщина столичная.

Выяснилось, что Маша беседует с Кеглером по телефону в отсутствии Балашова, и, что особенно насторожило, беседует не только с ним, но и с его матерью. Она уже знает о нем подробности: и о школьной влюбленности, и о школьном же пристрастии к Бродскому, из-за собственного отчества — ах какая новость для породы Кеглеров, — и о том, что на работе давно бы сделал карьеру, если бы не лирическая его рассеянность и отсутствие практической жилки. Главное же, что Маша принесла в балашовский дом непонятно чем вызванное волнение за Пашу Кеглера. Более того, она уже упрекала в черствости Игоря, требовала, чтобы он понял и разделил ее заботу.

— Я же тебе в какой раз уже объясняю! Он мне перед отъездом позвонил. По большому секрету…

— А я тебя уже в сотый раз спрашиваю: если по секрету, то с