Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга вторая

— Как раз ЭТО меня не смущает, — пробормотал Николай.

— Тогда, договорились? — Проспер прищурился.

— Вы в самом готовы сыграть в эту игру?

— Почему бы и нет? — улыбнулся Проспер. — Тем более, что правила я уже знаю, а реального риска — не вижу…

— Ну, да, — кивнул Николай. — Рисковать буду я…

— Совсем не обязательно, — спокойно возразил Проспер. — Во-первых, вы можете отказаться. Эту возможность я предоставил вам в самом начале нашей встречи.

— Считайте, что я оценил ваше благородство.

— Напрасно злитесь, Серостанов. Я уважаю ваш профессионализм, поверьте. Но то, что вы делали в Израиле, иначе как шпионажем не называется…

— Допустим, вы правы, и мои начальники действительно не в курсе дела… — Серостанов уставился в какую-то точку на стене за спиной у Проспера и, казалось, размышлял вслух. — Допустим также, что в Москве одобрят мои действия и вернут меня к исполнению своих обязанностей. То есть, обратно в Каир…

— Возможно, так оно и будет, — кивнул Проспер.

— Тогда вы должны согласиться, что, работая с одной стороны на вас, а с другой — находясь под колпаком у сирийцев, корреспондент Би-би-си Кеннет Дж. Салливан протянет в своем новом качестве очень недолго. Кто-нибудь да обязательно его уберет и, кстати, правильно сделает…

— И это весьма вероятно, — неожиданно легко согласился Проспер. — Но лишь в том случае, если вас действительно вернут в Каир. Мне же кажется, господин Серостанов, что такое решение — опять-таки, исходя из моего опыта работы в разведке — будет далеко не самым лучшим. Десять лет на одном месте — это слишком много для «крота». Думаю, понимают это и ваши боссы. В противном случае, они бы не держали вас в резерве почти два года. Скорее всего, ГРУ потому и использовало вас в качестве курьера, что намеревалось перебросить Кеннета Салливана в другой регион. Повторяю: все эти рассуждения имеют смысл только в случае корректности нашего посыла, в соответствии с которым советская военная разведка не имеет никакого отношения к этой операции…

— А если вы все-таки ошибаетесь? — Чувствуя, что он уже не в силах органично усваивать этот поток информации и аналитических посылов, Серостанов стал методично массировать виски. — Если в Москве я просто получу новые инструкции и опять вернусь в Египет?

— Тогда и подумаем, как вас понадежнее прикрыть от наших арабских клиентов, господин Серостанов… — Моти Проспер устало откинулся на спинку кресла и с хрустом потянулся. — В конце концов, Каир или даже Дамаск — не Буэнос-Айрес, верно? В этом регионе мы все еще в состоянии кое-что сделать…

— Я согласен, — тихо произнес Николай.

— А я — рад, — улыбнулся Проспер. — Вы хотели спросить меня о чем-то еще, да?

— Да, — кивнул Николай. — Даже если меня перебросят на новое место, сообщение о внезапной гибели человека, с которым я выходил на связь, неизбежно вызовет в Москве подозрения…

— Я не понимаю, о чем вы говорите… — Проспер с нескрываемым удивлением уставился на Николая.

— Ну, тот человек… Который опустил фотокассету в карман моей куртки… Он ведь мертв, так?

— Кто вам это сказал?

— Офицер контрразведки, который допрашивал меня первым.

— Глупости какие! — Проспер решительно тряхнул головой и закурил очередную сигарету. — Вы, очевидно, просто неправильно его поняли. Может быть, в моральном плане этот человек, после того, что он сделал, действительно перестал существовать, образно выражаясь, умер для Государства Израиль. Однако для своей семьи, друзей и коллег он существует по-прежнему. И будет существовать до тех пор, пока это нам нужно. Так что, не волнуйтесь, господин Серостанов: в Москве вас о нем никто не спросит…

…Сидя за рулем основательно вылинявшего под лучами беспощадного солнца «пежо», Проспер автоматически реагировал на цвета светофоров, осточертевшие тель-авивские «пробки» и мигающие восклицательные знаки на местах ремонта дорог. На его глазах желто-багровый диск солнца, как монета в дырявом кармане, медленно западал за горизонт. А потом вдруг сразу же стало темно.

Проспер возвращался домой после 48-часового отсутствия, думая лишь о двух вещах: горячем душе и абсолютной тишине. К действительности его вернула легкая трель сотового телефона в «бардачке».

— Что еще?! — рявкнул он в трубку.

— Ты где?..

Из всех вопросов этот был самым ненавистным. Может быть, потому, что право задавать его имел только один человек на свете.

— А где я, по-твоему, должен быть?

— У меня. И поторопись, Моткеле…

Резко развернувшись на запрещающем знаке, Проспер выровнял «пежо» и вдавил до пола педаль акселератора. Форсированный двигатель, как застоявшаяся в конюшне скаковая лошадь, отозвался радостным ревом. И в ту же минуту в зеркальце заднего обзора полыхнула голубым полицейская «мигалка».

— Черт! — Проспер включил поворотник и притормозил у обочины. Еще через минуту у окна выросла фигура полицейского.

— Выйди из машины, — коротко приказал полицейский.

Проспер окинул оценивающим взглядом молодого парня в голубой форменной рубашке с аксельбантами и протянул ему через окно пластиковый квадратик с документами:

— У меня мало времени, приятель. Я знаю, что нарушил. Оформляй протокол, только заклинаю тебя, побыстрее! Меня ждут на очень важной встрече…

— Я сказал, выйди из машины! Ты что, иврита не понимаешь?

В Моссаде существовала единая для всех — от рядовых стенографисток до самого высокого начальства — инструкция: ни при каких обстоятельствах не называть место своей службы и уж, тем более, не козырять документами. Так было всегда.

Моти помнил немало случаев, когда его сотрудники, прошедшие сквозь все испытания в рискованнейших акциях за рубежом, в аналогичных ситуациях попросту бежали от израильских стражей порядка, как мелкие воришки, схваченные за руку на месте преступления. Его гражданское удостоверение личности и документы на машину были в полном порядке. Тем не менее, зная процедуру, Проспер не сомневался, что как минимум на полчаса этот служака его задержит. Причем любая попытка вступить в препирательство могла лишь удлинить и без того тягучую процедуру наказания. Что, естественно, не входило в плане первого заместителя шефа израильской политической разведки. Надо было как-то выкручиваться…

Выйдя из машины, Проспер решил не выпускать инициативу из своих рук и сразу предложил:

— Послушай, друг, все документы в полном порядке. Я действительно очень тороплюсь. Забирай мои права и позволь мне ехать. Договорились?

Внимательно рассмотрев документы, полицейский с любопытством уставился на пожилого нарушителя:

— И ты ничего не хочешь оспорить?

— Абсолютно ничего! — Моти с готовностью мотнул головой. — Ты прав, а я — неправ!

— Ты в этом уверен?

— На сто процентов!

— И согласен отдать мне свои права?

— Да.

Молодой полицейский недоуменно пожал плечами:

— Ладно, дело твое… Вообще-то я собирался ограничиться штрафом.

— Не надо! — Проспер взглянул на наручные часы. — Забирай права, только отпусти меня поскорее!

— Хорошо, сейчас составлю протокол.

— Дружище, нет времени, ты понимаешь?!

— Но без протокола нельзя!

— Дай мне бланк, я подпишусь и уеду. А ты составляй свой протокол!..

— Слушай, а ты вообще еврей? — на лице полицейского отразилась сложная работа мысли. Он достал из планшета бланк протокола и протянул его нарушителю. — А если я напишу черт знает что?..

— Не напишешь, — буркнул Проспер, ставя внизу бланка размашистую подпись. — Бога побоишься! Потому что ты — точно еврей!..

Моти выслушал Гордона молча, ни разу не перебив. Потом раскурил сигарету, выпустил густую струю дыма, после чего стал озабоченно разгонять его ладонями.

— Не суетись так, Моткеле, — Гордон криво улыбнулся и поправил на животе грелку. — В любом случае, я умру не от пассивного курения…

— Каким временем мы располагаем, Шабтай?

— Часа полтора-два, я думаю… — Гордон посмотрел на настенные часы. — Так что ты обо всем этом думаешь?

— Ты уверен, что Уолш сказал тебе все?

— Естественно, нет! — старик поджал синеватые губы. — А ты на его месте сказал бы все?

— У меня хватает проблем на своем месте…

— С другой стороны, Моти, у него не было времени особенно хитрить. Да и складно все выглядит: этот русский угонщик самолета, ясное дело, не дурак, и хочет выторговать себе в другой жизни кусок получше. Так с чего ему вываливать на стол все? Наверняка, приберег что-то важное…

— Я не понимаю: неужели у них нет подходящих людей?

— В часе лета от Сицилии? — Гордон изобразил гримасу. — Думаю, что нет. Во всяком случае, так сказал Генри Уолш…