Евгений Коршунов - Операция «Хамелеон»

Австралиец торопливо вылил остатки коньяка в стакан и со злостью отшвырнул бутылку.

Его тяжелый взгляд остановился на Петре.

— Прости, Питер.

Он попытался через силу улыбнуться:

— Это все тропики.

Потом встал и пошел в темноту, волоча ноги по пыльной траве, ссутулившись; руки его висели, словно плети.

Петр ужаснулся: так за несколько минут изменился этот человек. Ему вспомнилось, как в детстве он с мальчишками лепил во дворе снежную крепость. Сначала он делал маленький комок — крепкий, твердый. Потом катил этот комок по снегу — и мокрый снег наворачивался на него пластами, и чем тяжелее становился ком, тем толще становились пласты. И вот уже ком накручивал на себя снег до самой обледеневшей земли, и мерзлые травинки прилипали к его поверхности. Но Петр помнил, что началом всему был маленький, твердый комок. А все остальное лишь слои.

Иногда ему хотелось раскрутить, раскатать все обратно и достать сердцевину. Но тогда ком нужно было бы просто разрушить: здесь не было обратного хода.

А вот сейчас, в африканской саванне, ему показалось, что это не так, что слои, окутавшие сердцевину, ядро, сущность человека, можно размотать назад, что нечто вроде этого произошло сейчас на его глазах.

— Он... пьян, — тихо сказала Элинор.

И Петр решился.

— Вы любили его? — спросил он.

— Любила?

Элинор повторила вопрос так, словно спрашивая самое себя. И ответ ее был ответом себе.

— Да, я его любила.

Она произнесла это машинально и, произнеся, словно очнувшись, посмотрела на Петра.

— Он воевал во Вьетнаме!

Это было сказано так, будто Элинор открывала страшную тайну.

— Не у каждого хватит храбрости сжечь свою призывную карточку, — неуверенно заметил Петр.

Глаза художницы, казалось, расширились от гнева:

— Но и не каждый едет во Вьетнам добровольцем!

Петр не ответил. Наступило молчание. Потом Элинор заговорила тихо и задумчиво:

— Что вы знаете о Бобе? Ровным счетом ничего! Он веселый, добрый парень. Он азартен. Это знают в Луисе все. А кто знает, что он честолюбив, что для того, чтобы выбиться в люди, он может забыть мораль, наплевать на гуманность, пойти на все?

Голос Элинор становился все громче.

Петр взял ее за руку:

— Люди меняются.

Художница повернула к нему мокрое от слез лицо.

— Питер...

Она тихонько покачала головой:

— Вы славянин. Вы слишком добры и всепрощающи.

И сейчас, лежа без сна и слушая храп австралийца, Петр заново переживал всю минувшую сцену.

Было тихо, лишь монотонно гудел фен. И Петр думал о Роберте и Элинор и о том, что у них была любовь. А потом? Что потом? Что осталось у них сейчас? Горечь? Пустота?

Проснулся он от пения Роберта. Роберт пел в ванной нарочито громко. И когда Петр открыл глаза, он увидел, что австралиец высунулся из двери, ведущей в ванную, и выжидающе смотрит на него.

Увидев, что Петр проснулся, он рассмеялся.

— Наконец-то! А то я уже сорвал было голос, а ты все спишь да спишь. Вставай, лентяй! Профессор Нортон послал нас сюда не пролеживать матрасы лорда Дункана! Я, например, через десять минут уже буду готов отправиться к старику Атари!

С этими словами он исчез за дверью.

За завтраком Элинор была молчалива и задумчива. Под глазами у нее легли темные круги, свидетели бессонной ночи. Глядя на нее, Петр чувствовал себя неловко, будто бы нарочно вторгся в чужую, запретную для него личную жизнь.

Роберт, наоборот, был оживлен и весел. Но Петр теперь уже не верил в эту веселость.

В столовой рест-хауза они были одни. Время приближалось к девяти часам, и все, кто остановился здесь с вечера на ночлег, уже давно были в пути — на север или на юг, на прямых и ровных дорогах саванны.

Старик северянин, обслуживающий их, был угрюм. Шаркая босыми ногами, он приносил блюда и молча ставил их на стол. Затем отходил в угол у окна, прислонялся к стене и смотрел в окно, думал о чем-то своем.

— Что с тобой, папа? — спросил его Роберт, когда старик принес кофе. — Что-нибудь случилось?

— Да, батуре...

Высохшие, узловатые пальцы расставляли чашки на белоснежной скатерти.

— Умер малам Атари...

Петр вздрогнул. Но старик больше ничего не сказал и, молча отойдя в угол, опять уставился в окно.

Роберт сидел, опустив голову, лица его не было видно. Но зато лицо Элинор ужаснуло Петра: оно было полно ненависти.

Художница смотрела на австралийца ненавидящими глазами, губы ее побелели.

— Это... это...

Она хотела что-то сказать, но сдержалась.

— Вы слышали?

Гоке почти вбежал в комнату. Лицо его было искажено болезненной гримасой: точно таким же его видел Петр вчера, в Ива Велли.

Он осекся, увидев выражение лиц сидящих за столом, на секунду прикрыл глаза ладонью, вздохнул:

— Сердце...

— Хорошая смерть, — задумчиво ответил Роберт. — Я бы хотел умереть так... во сне.

Глава 21

Они сидели за столом и молчали — все четверо: Гоке заказал себе бутылку пива и молча тянул его из высокого стакана.

Каждый думал о своем.

— Что же дальше? — вырвалось наконец у Петра.

Роберт неопределенно пожал плечами:

— Что-нибудь придумаем... В конце концов свет не сошелся клином на старом Атари. Впереди Каруна. Попытаемся найти что-нибудь в архивах султана.

Он искоса взглянул на художницу.

— Оставим мисс Карлисл в лагере доктора Смита... И поедем дальше — искать...

Элинор оторвала взгляд от своей чашки кофе. В ее глазах была горечь.

— Если бы ты, Боб, так искал самого себя...

Голос ее звучал тихо и устало.

Петр почувствовал себя неловко: опять начиналось вчерашнее.

«Из-за чего же все-таки они расстались, — думал он. — Неужели из-за того, что Роберт был во Вьетнаме?»

Гоке угрюмо пил пиво. Наконец он отставил пустой стакан:

— Все. Нам надо ехать. Стив наверняка уже в Каруне. А там сейчас будет особенно трудно.

Он говорил, ни к кому, собственно, не обращаясь. Потом встал, поклонился:

— До встречи в Каруне, товарищи!

Послышался рокот мощного мотора лендровера.

Уже на пороге Гоке вскинул вверх кулак:

— Да здравствует социализм!

Когда дверь за ним закрылась, австралиец не выдержал:

— Если все красные такие же позеры, как этот...

Он не договорил. В комнату вплыла толстая хозяйка рест-хауза.

— Доброе утро!

Она широко улыбалась, показывая великолепные белые зубы.

— Как спалось, леди и джентльмены? Надеюсь, вам у нас понравилось? Разрешите?

Она тяжело опустилась на стул рядом со столом, беглым хозяйским взглядом окинула его и, видимо, осталась довольна.

— Извините, но все приходится контролировать, — объявила она. — Эти северяне такие тупые! И представьте, как тяжело с ними приходится мне! Мне, окончившей специальные курсы в Лондоне!

Она явно гордилась этими курсами.

— И тут еще эта забастовка! Я сама из народа, я понимаю, что всем сейчас тяжело. Но при чем здесь люди, едущие по своим делам? Почему мой рест-хауз должен быть закрыт, пока какой-нибудь лодырь в Луисе не станет получать на десяток фунтов в год больше? Нет, вы только подумайте! Даже здесь, в Бинде, даже темные северяне сейчас только и говорят о забастовке! Митинги, собрания... И эти агитаторы из Луиса — так и рыщут, так и рыщут!

Она перевела дыхание.

— Да, кстати, кто из вас мистер Николаев?

— Я.

Петр слегка поклонился.

— Ага, — довольно протянула толстуха. — Значит, это письмо для вас.

— Какое письмо?

Петр насторожился. А хозяйка тем временем сунула толстую руку за свой необъятный корсаж и извлекла оттуда помятый конверт.

— Это вам просил передать Стив Коладе. Вы знаете мистера Коладе?

Петр кивнул.

Хозяйка со вздохом протянула ему пакет.

— Мы с ним из одной деревни. Хорошая семья! А старший брат-то! Стал таким большим человеком! Редактор! Директор компании в Луисе! Вот Стив только...

Она с сожалением покачала головой:

— Конечно, политикой тоже можно сделать карьеру и даже выйти в министры. Или в президенты, как Старый Симба. Но... уж больно грязное это дело. А у Стива еще и невыгодное — профсоюзы. И ведь мог быть не хуже старшего брата!

Она говорила еще что-то, но Петр уже ничего не слышал.

Он вскрыл пакет. В нем оказалось несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком.

«Дорогой товарищ Николаев! — начиналось письмо. — Я думаю, что вам будет интересно познакомиться и поговорить со старым Атари, старшиной чеканщиков, который живет здесь, в Бинде. Он единственный из оставшихся в живых свидетелей смерти капитана Мак-Грегора. Правда, я не уверен, что он захочет рассказать все, что знает об этой истории. На всякий случай я записал его рассказ. Вам он пригодится. Ваш Стив Коладе».