Игорь Прелин - Агентурная сеть

В кабинет вошел задержавшийся Базиленко и тихонько сел на свободный стул. Это несколько отвлекло меня, и следующая фраза получилась какой-то заумной:

— Те рекомендации, которые я сейчас изложу, учитывают не только уже произошедшие изменения в агентурно-оперативной обстановке, но и ожидаемые или вероятные изменения, о которых свидетельствуют тенденции развития кризиса.

Я заметил, как у Выжула округлились глаза от усилия вникнуть в смысл сказанного, и решил выражаться предельно доходчиво.

— В условиях комендантского часа и других чрезвычайных мер безопасности работать в городе будет намного сложнее. Выезжая в город, обязательно проверять наличие водительских прав, дипломатической карточки или консульского удостоверения. При движении по городу строго соблюдать все правила дорожного движения, не превышать скорость, в темное время не пользоваться дальним светом. И вообще лучше ездить только с включенными подфарниками.

Все это были, конечно, азбучные истины, но сколько наших сотрудников пострадало от пренебрежительного к ним отношения! Я вспомнил свою утреннюю поездку в день начала переворота, едва не стоившую мне жизни, и продолжил:

— Окна автомашины должны быть постоянно открыты, чтобы вовремя услышать и среагировать на окрики, свистки и другие звуковые сигналы военных патрулей и дорожной полиции.

— А как вести себя при проезде через КПП? — нетерпеливо спросил Выжул.

В другое время я непременно сделал бы ему замечание, но сейчас, учитывая общее возбуждение и накопившуюся за эти дни усталость, не стал, как говорится, «качать права» и спокойно ответил:

— При остановке патрулем вести себя спокойно, без суеты и спешки выполнять все указания. Тем, у кого на машине дипломатический номер, советую не козырять своим иммунитетом. Если требования патруля приемлемы, лучше без лишних разговоров подчиниться. Захотят осмотреть салон или багажник, откройте и покажите все, что они требуют. Ничего страшного не произойдет. Если же по каким-то соображениям вам нужно избежать этой процедуры, пригласите офицера и спокойно разъясните ему, кто вы и почему вас не следует досматривать. Офицеры — люди грамотные, и есть надежда, что они вас поймут.

На что еще может надеяться разведчик, если у него в машине лежит нечто, представляющее угрозу его безопасности, и нет никакой возможности прорваться?

— Особенно осмотрительно нужно вести себя при проверке документов. Документы доставайте плавно, без резких движений, держите их только в нагрудном кармане сорочки. Кстати, в пиджаках и куртках советую пока не ездить. Белая сорочка и галстук производят на военных благоприятное впечатление и не вызывают настороженности. Разговаривать с патрулем надо предельно вежливо, корректно, не повышать голос. В любой ситуации проявляйте такт и выдержку, стремитесь завязать непринужденную беседу. Избегайте сложных объяснений, особенно когда имеете дело с малограмотными солдатами. Представляйтесь так, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело. Например: «Я из советского посольства» или «я — советский дипломат». Избегайте появляться или проезжать в местах скопления людей, в районах, где расположены увеселительные или зрелищные заведения, стадионы. Выбирайте малолюдные, тихие улицы, где нет правительственных учреждений, штабов воинских подразделений и других охраняемых объектов.

Я умолк, и Выжул, как школьник, поднял руку.

— Михаил Иванович, а если остановит какая-то вооруженная группа и потребует отдать им автомашину?

— Ни в коем случае не следует оказывать сопротивление! Черт с ней, с машиной!

Когда я закончил, своими соображениями поделился Хачикян, потом, как водится, произошел общий обмен мнениями, а я подвел окончательный итог:

— Прошу принять все указания к неукоснительному исполнению! Хочу особо подчеркнуть — несоблюдение этих рекомендаций может спровоцировать патруль на применение оружия и другие нежелательные действия, в том числе задержание или арест…

После ухода оперативных работников я собрался было пойти к послу, но меня остановил телефонный звонок. Звонил Ноздрин:

— Михаил Иванович, у вас есть на отправку какие-нибудь телеграммы? А то через сорок минут у меня сеанс связи.

— Нет, Алексей, — ответил я и тут вспомнил, что у меня в папке лежит срочная телеграмма, на которую обязательно нужно ответить.

Получив позавчера указание провести обсуждение, повести «Малая земля», я подумал: «Ну, вот, нашли время!» и едва не психанул из-за того, что в такой исключительно трудный для нас момент Центр не придумал ничего лучше, как заставлять нас заниматься всякой ерундой.

Но потом я сообразил, что это не персональное указание, а циркуляр, разосланный по линии парткома Первого главного управления в резидентуры по всему миру. Правда, от осознания глобальности этого мероприятия мне нисколько не полегчало, так как это не избавляло меня от необходимости отчитаться за его проведение.

Перед выездом в командировку я уже был свидетелем необычайного ажиотажа, поднятого по всей стране в связи с выходом в свет бессмертного творения генерального секретаря. Апофеозом этого ажиотажа, с моей точки зрения, была состоявшаяся в доме Советской Армии и широко разрекламированная по телевидению и в прессе научно-практическая (!) конференция, на которой офицеры Генштаба и слушатели военных академий рассматривали «стратегические аспекты» малоземельной эпопеи.

Помнится, тогда был очень популярен анекдот, в котором на вопрос, какое место в истории Великой Отечественной войны занимала Сталинградская битва, следовал ответ, что это был всего лишь незначительный эпизод в великом сражении за «Малую землю»!

Возможно, я так никогда и не прочитал бы эту повесть, однако накануне утверждения моей партийной характеристики меня специально предупредили, что на парткоме может быть задан соответствующий вопрос. Так и произошло: когда все вопросы, относящиеся к моей служебной и общественной деятельности были исчерпаны, один из членов парткома поинтересовался, читал ли я повесть «Малая земля».

Я ответил утвердительно, и тогда он спросил, какой эпизод оставил в моей душе неизгладимый след.

Обдумывая свой ответ, я обратил внимание, как некоторые наиболее уважаемые мною члены парткома опустили глаза, давая понять, что они не имеют никакого отношения ни к этому вопросу, ни к той шумной кампании, которая развернулась вокруг самой книги.

Я мысленно перелистал небольшую книжицу, отыскал в ней нужное место и вполне искренне ответил, что самое сильное впечатление на меня произвело описание дня рождения одного из защитников «Малой земли»: по этому случаю его друзья скинулись и подарили ему столько автоматных патронов, сколько, ему исполнилось лет.

При этом я пояснил, что, на мой взгляд, в этом истинно мужском поступке наиболее наглядно проявились лучшие черты характера советского человека, готового отдать товарищу последнее, что у него есть, и что в той ситуации лучшего подарка нельзя было и придумать.

Не знаю, удовлетворил ли мой ответ членов парткома, возможно, некоторые из них ожидали, что я буду восхвалять полководческие таланты начальника политотдела 18-й армии, но тем не менее других вопросов на эту тему не последовало.

И вот теперь партком решил, видимо, провести «выездное заседание» и одним махом допросить всех, кто по причине нахождения за рубежом был лишен возможности лично засвидетельствовать свое восхищение подвигами полковника Брежнева. Но заставлять меня дважды высказываться по этому поводу — это было уже слишком!

— Впрочем, одна телеграмма все же будет, — обдумывая ее текст, сказал я радисту-шифровальщику.

— Тогда я сейчас поднимусь, — ответил Ноздрин и положил трубку.

Когда радист-шифровальщик вошел в кабинет, я предложил ему сесть, достал из папки циркулярную телеграмму и после небольшой паузы, посмотрев ему в глаза, спросил:

— Как ты думаешь, Алексей, что будет с этой книгой, — при этом я помахал телеграммой, как будто это была «Малая земля», — и другими ей подобными, когда Брежнева не станет?

Я умышленно не уточнил, как именно «не станет» Брежнева, предоставляя Ноздрину право самому домыслить возможные варианты.

Ноздрин тоже пристально посмотрел мне в глаза, стараясь, видимо, определить, что это: провокация, проверка на лояльность или попытка вызвать на «откровенный» разговор.

Очевидно, мой взгляд выражал именно тот смысл, который я вложил в свой вопрос, потому что Ноздрин ответил так, как я и рассчитывал:

— Я думаю, их ждет судьба произведений всех его предшественников.

Этот внешне довольно уклончивый, но в то же время достаточно ясный ответ позволил мне определить его отношение к установившейся в нашей стране традиции, в соответствии с которой после отстранения или смерти какого-либо партийного или государственного деятеля все его «бессмертные» труды, которые еще вчера цитировались или с необычайным усердием изучались в сети политической учебы, немедленно изымались из всех библиотек и предавались забвению, как будто их никогда и не существовало.