Николай Черкашин - Арена. Политический детектив. Выпуск 3 [сборник]

— Пожалуй, — с обворожительной улыбкой ответил Стив, развязывая тесемки на одной из папок, громоздящихся перед ним. — Впрочем, судите сами. Сегодня ночью мой подследственный и ваш подзащитный Ларри Фишер умер.

Лицо адвоката моментально обескровело, стало белым как мел. На нем четко обозначились синие, плотно сжатые губы.

— Не понял, — буркнул Голдкремер. — Вчера вечером я справлялся о здоровье Фишера, и мне ответили, что дело идет на лад. Что же случилось? Что за странная блицсмерть?

— Ничего особенного, просто Фишер — обыкновенный наркоман. Попав в госпиталь, он не рассчитал сил и ввел себе ломовую дозу. А поскольку бедняга потерял изрядно крови и почти дышал на ладан, сердце не выдержало. Жаль!.. Если угодно, вот акт медицинской экспертизы, а это снимок шприца, которым был сделан укол. Вот отпечатки пальцев Фишера, обнаруженные на поверхности шприца. — Капитан лениво протянул и положил перед адвокатом папку. — Здесь же протоколы показаний бывших сослуживцев Фишера по роте, а также его соседей по палате в госпитале. Сослуживцы сообщают, что Фишер еще во Вьетнаме пристрастился к порошку, соседи по палате утверждают, что сержант сразу после прибытия повел разговоры о наркотиках. Понимаете, Фишер мучился без наркотика. Абстиненция, синдром отмены, жуткая штука для ребят, годами сидящих на игле.

Папка серела на краю стола прямо перед адвокатом, однако тот даже не притронулся к ней. Глаза Голдкремера холодно уставились в лицо улыбающегося капитана.

— Как могли попасть к нему наркотик и шприц?

— Элементарно. В госпитале полно больных, вернее, лентяев и симулянтов, за ними ухаживает целое стадо обслуги, в том числе гражданский персонал. И если пьяницы — все поголовно, то наркоманов среди них чуть меньше — процентов эдак семьдесят — восемьдесят. Сержант попал в родную стихию и сразу решил этим воспользоваться. Но ему не повезло, полученное удовольствие оказалось последним в его жизни.

Прикрыв глаза, адвокат начал барабанить костяшками пальцев по ручке портфеля. Стив откинулся на спинку кресла и с улыбкой за ним наблюдал.

— Капитан, — медленно произнес адвокат, оставляя портфель в покое, — после моей встречи с Фишером я, конечно, ждал ответного хода с вашей стороны. Но я даже не мог предположить, что вы решитесь попросту убрать его. Вы же пошли на такой риск. Завидую вашей смелости и уверенности в своей безнаказанности.

Ах, Голдкремер, как не хочется тебе признать свое поражение! Ведь ясно, что твои надежды, связанные с делом Фишера, лопнули как мыльный пузырь, и лучшее, что ты можешь сейчас сделать, встать и уйти. Но нет, ты не привык проигрывать, не хочешь смириться с тем, что тебе утерли нос, как сопливому мальчишке. И ты решил облегчить себе душу, ввязавшись в дискуссию с капитаном. Хочешь показать нам, какой ты умник-разумник, и убедить, что твоя неудача в схватке со Стивом — всего лишь досадная случайность. Ну-ну…

— Что вы, доктор, какая это смелость, — располагающе улыбнулся Стив. — Элементарная разумная предосторожность, к которой меня вынудили именно вы. Кто знает, что мог наболтать сержант, попав под ваше влияние и начав играть против меня. До встречи с вами он делал ставку на меня, потом поставил на вашу карту. Я почти заставил плясать его под свою дудку, вы перехватили инициативу. А поскольку наши интересы диаметрально противоположны, мне и пришлось принять в целях самозащиты экстренные меры.

Молодец, Стив, принял вызов! Режь ему правду-матку без прикрас! Пусть этот мастер по части плетения интриг почувствует, что его здесь нисколько не боятся, а его деньги и связи не всесильны и тоже иногда могут дать осечку…

— Значит, капитан, — прошипел адвокат, — вы и не пытаетесь отрицать, что смерть Фишера — не случайность?

Голдкремер вытянул вперед шею, готовый пронзить капитана взглядом насквозь. К чему такие эмоции, доктор! Еще вчера ты был для нас опасен, а сегодня напоминаешь змею, которой вырвали ядовитое жало. Шипеть — можно, однако ужалить — увы…

Удобно развалившись в кресле-вертушке за своим столом, я насмешливо взирал на взбешенного адвоката.

— Доктор, мы не дети, каждый из нас считает себя умным человеком. Можно ли разубедить нас в выводах, к которым мы пришли? По-моему, это бесполезное занятие. Останемся же при своих мыслях.

— Верно, капитан, мы далеко не дети и отлично все понимаем. Ваши сотрудники пытались прикончить Фишера еще раньше, при аресте. Тогда вы погнались сразу за двумя зайцами: хотели одним махом избавиться от Финна, убив его руками сержанта, и от самого Фишера, пристрелив его чуть позже, якобы при попытке к бегству. Разве не так?

— Разве плохой ход? — парировал Стив. — Я уверен, доктор, что вам удалось вытянуть из бедного сержанта все, что хотелось, и вы знаете все детали дела не хуже меня. Именно поэтому я и решил так с вами пооткровенничать. Разве можно было тогда в моей ситуации придумать что-либо разумнее?

— Вы правы, то был блестящий ход, — согласился адвокат. — К тому времени из всей банды налетчиков остались в живых только Финн и Фишер. Если бы вам удалось избавиться сразу от обоих, дёла Фишера вообще не существовало бы. Я уверен, в таком случае вы без всяких затруднений доказали бы, что беглый сержант-наркоман сводил с потерпевшими личные сйе-ты и при аресте погиб — сам. Банальная уголовщина, встречающаяся на каждом шагу. Я прав?

— Доктор, вы попали в десятку. Можно подумать, что дело Фишера мы расследовали вместе.

Адвокат не унимался.

— Когда же сержанту удалось избежать расставленной ловушки, вы решили заткнуть ему рот другим способом: заставить говорить то, что нужно вам.

— Верно. Но теперь Фишер уже не скажет ничего, и мы напрасно тревожим его память. С сегодняшнего дня его дело прекращено и сдается в архив. Думаю, никто о Фишере больше не вспомнит. Разве мало кругом маньяков-убийц, не говоря о наркоманах и дезертирах? Причем, в отличие от нашего покойного сержанта, еще здравствующих?

— Согласен, этого добра у нас с избытком. Но Фишер не только преступник, он — жертва преступления, совершенного вами, чинами контрразведки. Вы не желали выносить сор из избы и боялись признаться в фабрикаций фальшивых дел типа того, что состряпали ваши коллеги во Вьетнаме и блестяще закончили вы этой ночью в госпитале. Вы, спасая честь мундира, скрываете от общественности полное моральное разложение армии, воспитывающей в своих рядах бандитов, без угрызения совести убивающих своих же товарищей-солдат.

После такого заявления я не выдержал:

— Доктор, позвольте нашими делами заниматься нам самим. Врачуйте свои болячки, а наши проблемы оставьте нам. Или пример Фишера вас ничему не научил?

Голдкремер язвительно усмехнулся:

— Пошлый шантаж! Запомните, я — не Фишер! Или вы считаете, что контрразведка никому не подотчетна? Что ее чины могут творить все, что им заблагорассудится? Что они всесильны и на них нет управы? Ошибаетесь! Я докажу это!

— Вы неудачно пошутили, Голдкремер, — неожиданно раздался голос начальника отдела.

Я сидел спиной к двери и, увлеченный полемикой между Стивом и адвокатом, не слышал, когда полковник вошел в кабинет. Наверное, это случилось только что, иначе он принял бы участие в разговоре раньше. Шеф был слишком самолюбив и весьма ценил свое время, чтобы хоть минуту довольствоваться скромной ролью слушателя в любом споре, тем более между своими подчиненными и малоприятным ему адвокатом.

— Я и не думал шутить, — с вызовом ответил Голдкремер.

— Думал не думал… разве это важно? Важно, что ваше заявление нельзя воспринимать всерьез. Объясняю почему. — Полковник глянул на часы. — Голдкремер, я дорожу временем и на разговор с вами могу потратить не больше пяти минут. Поэтому буду краток.

— Мне будет интересно выслушать вас.

— Голдкремер, вы — бизнесмен и человек дела, у вас богатый опыт и мертвая хватка. Берясь за дело Фишера, вы рассчитывали неплохо заработать на его сенсационности. Однако контрразведке сенсаций совершенно не нужны, наоборот, нас устраивает полнейшая тишина. Поэтому вы опоздали: все, что требовалось сказать и домыслить по этому делу, уже сказано и домыслено до вас; все, что необходимо было вскрыть и разоблачить, уже вскрыто и разоблачено моими сотрудниками. Дела Фишера уже нет, самого сержанта тоже, и на этом мы намерены поставить точку. А если вы, Голдкремер, где-нибудь что-либо ляпнете или напечатаете, мы заставим вас замолчать, но уже не душеспасительной беседой. Поверьте, у нас есть средства намного действеннее.

Тогда вам никто и ничто не поможет: ни ваши родственники и знакомые, ни ваши связи, ни деньги и общественное мнение. И вот почему. Думая лишь о себе и желая заработать на деле Фишера как можно больше и любой ценой, вы упустили из виду главное. Рассчитывая очернить армию и этим отчасти смягчить вину своего подзащитного, вы собирались швырнуть в наш огород несколько камешков. Но задумывались ли вы о том, куда и в кого они в конечном счете попадут?.. Армия, Голдкремер, не рождается сама по себе в стеклянной колбе, она плоть от плоти общества. Обвиняя армию в том, что Фишер стал бандитом и убийцей, вы забываете, что он пришел к нам не из родильного дома, а воспитывался до этого семьей и школой, церковью и улицей, испытав на себе воздействие всех наших общественных институтов и политической системы в целом. Если вы, гражданские, смогли на какой-то стадии его духовного развития привить ему задатки будущего убийцы, а дальнейшая жизнь не только не нейтрализовала их, но и развила дальше, то мы, военные, приняли от вас уже вполне налитый ядовитым соком плод. Поэтому, Голдкремер, не надо искать в наших общих рядах правых и виноватых — это никому не нужно и ничего не даст. В том, что Фишер стал таким, каким он был, и кончил так, как это случилось, виноваты все — гражданские и военные. Фишер — порождение нашей жизни: воспитания, образования, морали, принципов…