Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга первая

— Зачем вы это мне говорите?

— Чтобы подчеркнуть предельно доверительный, конфиденциальный характер этой встречи, Андрей Андреич. Во всяком случае, с моей стороны. Как уже было сказано, я представляю интересы нескольких людей, и нахожусь здесь с их ведома и согласия. Если вы откажетесь от предложения, которое я намерен сделать, будем считать, что этого разговора не было вовсе…

— Тогда давайте считать, что этого разговора не было вовсе, — проскрипел Громыко и медленно перевел взгляд на синие языки пламени в камине.

— И вам неинтересно, в чем заключается наше предложение? — Воронцов внимательно посмотрел на хозяина.

— Представьте себе, неинтересно… — Громыко продолжал созерцать огонь.

— Можно поинтересоваться, почему, Андрей Андреич?

— Я знаю, зачем вы пришли…

Воронцов молчал, внимательно наблюдая за насупленным хозяином.

— Видите ли, Юлий Александрович, — негромко произнес Громыко и повернулся к генералу. — Я человек достаточно опытный. Особенно, в некоторых вещах. Я, кстати, занимался ими как посол в США еще в то время, когда вы, уважаемый Юлий Александрович, только заканчивали среднюю школу и готовились к поступлению в МГИМО. Надеюсь, я вас не обидел?

— Боже упаси! — отмахнулся Воронцов. — Я внимательно вас слушаю, Андрей Андреич…

— Как объект вербовки я вряд ли представляю интерес для вашей конторы, верно Юлий Александрович?

Воронцов улыбнулся.

— Следовательно, — продолжал Громыко, — вы пришли ко мне как к политику. С каким-то ПОЛИТИЧЕСКИМ предложением. А когда высокопоставленный генерал КГБ приходит с политическим предложением к попавшему в опалу бывшему члену Политбюро, занимающему игрушечный пост, что это значит?

— Что это значит? — эхом откликнулся Воронцов.

— Это значит, что речь пойдет о заговоре. В которых я, уважаемый Юлий Александрович, по целому ряду причин никогда не участвовал и участвовать не буду. Считайте, что я ответил на ваше предложение. Что же касается первой части, — о доверительности беседы, — то я принимаю ее полностью. В эти часы здесь, на даче, никого кроме ее хозяина никогда не бывает…

— Должен признаться, Андрей Андреич, вы меня сбили с толку, — пробормотал Воронцов.

— Не расстраивайтесь… — Взгляд Громыко вдруг потеплел. Было видно, что только ПРОШЛОЕ могло хоть как-то смягчить суровое выражение этого надменного, усохшего лица. — Долгие годы это было моим главным достоинством на переговорах. Литвинов правильно говорил: «Сбить с толку, значит, выиграть диалог».

— Вам ведь известно, Андрей Андреич, что я почти десять лет проработал в КГБ под началом Юрия Владимировича Андропова?

Громыко кивнул.

— Так вот, как-то раз — уже не помню, по какому поводу, он привел в пример вас, Андрей Андреич. Речь тогда шла об антисоветской кампании, поднятой в Америке после убийства Кеннеди. Выстрелы Освальда связали с КГБ, и какое-то время там никто даже не сомневался, что покушение на президента было организовано Москвой. Юрий Владимирович говорил мне, что угроза войны с Америкой была в те дни куда реальнее, чем даже в период Карибского кризиса…

— Так оно и было, — недовольно пробурчал Громыко.

— И эту войну, по словам Андропова, предотвратило одно-единственное решение. ВАШЕ решение, Андрей Андреич…

— О каком решение идет речь?

— А вы не помните?

— Юлий Александрович, голубчик, я тридцать один год был министром иностранных дел. А до того — послом в Штатах, Англии, первым замом у Молотова, представителем СССР в ООН… По вопросам внешней политики со мной консультировались все — от Сталина и Рузвельта до Горбачева и Рейгана. Я принимал ТАКОЕ количество определяющих решений, от которых зависело слишком многое, если не все, что каждое и не упомнишь…

— Мы тогда РАБОТАЛИ с Освальдом, — сказал Воронцов. — Вернее, пытались работать, когда он переехал в Советский Союз и жил в Минске. Парень оказался на редкость бесперспективным. Куратор назвал его «серым и вздорным». Короче, Освальд нам не подошел и на него просто махнули рукой, вычеркнули из списка и забыли. Все это, естественно, было задокументировано. В шестьдесят третьем году — как утверждал Андропов, впервые за всю историю советских органов госбезопасности — документы КГБ были переданы американцам. Когда в ЦРУ убедились, что это не «липа», скандал утих сразу же…

— Теперь вспомнил, — кивнул Громыко. — Но идея передать бумаги КГБ американцам принадлежала не мне. Ее предложил Добрынин, наш посол в Штатах…

— Андропов говорил не об идее, а о решении, — возразил Воронцов.

— Решение было принято Хрущевым.

— Но с вашей подачи, Андрей Андреич?

— Естественно, — кивнул Громыко. — Я поддержал ее в разговоре с Никитой Сергеевичем, и через несколько часов документы КГБ были уже на рабочем столе Линдона Джонсона… — Громыко неожиданно вскинул коротко стриженную голову с редеющим седым «ежиком» на макушке. — А почему вы вдруг вспомнили об этом эпизоде, Юлий Александрович?

— Потому что от решения, которое вы можете принять СЕЙЧАС, зависит намного больше, чем судьба советско-американских отношений. Даю вам слово офицера: я даже не представляю себе, что уйду от вас с пустыми руками. И потому убедительно прошу выслушать наше предложение. Вы просто не имеете права отказать нам, Андрей Андреич! И я убежден, что не откажете…

— Вот даже как!.. — Клочковатые брови Громыко стремительно взлетели. — Это еще почему, скажите на милость?

— За все, что происходит сейчас в стране, в значительной степени ответственны вы, уважаемый Андрей Андреич.

— Что за чушь! — Громыко резко вскинул голову. — О чем вы толкуете, Юлий Александрович?!..

— Позвольте с вами не согласиться, — Воронцов покачал головой. — То, что я сказал — вовсе не чушь. Поскольку именно вы и никто другой привели Горбачева к власти. Именно вы, как наиболее сильный и авторитетный представитель старой гвардии в Политбюро, в решающий момент взяли сторону Горбачева, сделав его генеральным секретарем. И именно вы, уважаемый Андрей Андреич, оказались выпихнутым из Политбюро руками человека, которого сами же толкнули наверх…

— Меня никто не выпихивал, — хрипло возразил Громыко. — Так сложились обстоятельства…

— Полноте, Андрей Андреич!.. — Воронцов резко взмахнул рукой. — Я знаю практически все о роли обстоятельств в высокой политике. И не могу себе представить, что гениальный тактик Громыко, человек, безошибочно лавировавший между Молотовым и Маленковым, Хрущевым и Булганиным, Брежневым и Косыгиным, Андроповым и Сусловым мог НЕ УЧЕСТЬ какие-то обстоятельства. Все одновременно и проще, и сложнее. Сказать, почему Горбачев поступил так именно с вами?..

Громыко молчал. Колючий, немигающий взгляд, блеснувший в амбразуре седых бровей и набрякших под глазами мешков подобно спаренному пулемету, нацелился точно в середину воронцовского лба.

Генерал непроизвольно поежился, но продолжил:.

— Я знаю, что вам это известно. Но все равно скажу. Чтобы вы осознали, Андрей Андреич: истинные причины вашей опалы понимают сегодня многие. Да, вы действительно, — как, впрочем, и всегда, — не претендовали на первую роль. И, следовательно, конкурентом Горбачеву не были. Но вы ему МЕШАЛИ, Андрей Андреич!..

— Чем же это я ему так мешал? — насупленное лицо Громыко потемнело. Чувствовалось, что этот вопрос он задавал себе неоднократно.

— Да тем, Андрей Андреич, что, оставаясь членом Политбюро и министром иностранных дел, вы никогда бы не допустили эти позорные уступки американцам, эти унизительные переговоры с позиций бедных родственников, на которых провинциальные дилетанты от политики и дипломатии, заискивая и лебезя, фактически уничтожают страну. Потому, что вы, Андрей Андреич, всегда честно и последовательно стояли на защите национальных интересов и приоритетов нашей страны, а этот плешивый ставропольский болтун с его «новым мышлением» и двумя дипломами о высшем образовании собрался отдать Западу все, что было достигнуто кровью, потом и слезами десятилетий — наши позиции в Европе, наши приоритеты в вооружениях, наше бесспорное право на самостоятельную политику, на собственные, неоткорректированные Западом, политические и экономические реформы… И он сделает это, Андрей Андреич, если мы ему не помешаем…

Громыко молчал, целиком погрузившись в свои мысли. Казалось, он и не слышит ничего.

Воронцов вдруг заговорщически улыбнулся:

— Вы знаете, как теперь здороваются в МИДе?

— Что, простите? — хозяин дачи словно спустился с небес на землю.

— Я спрашиваю, знаете ли вы, как сегодня здороваются на Смоленской площади?

— Как? — с неожиданным испугом в голосе спросил Громыко.

— Прижимают руку к сердцу и говорят: «Good morning, генацвале!»