Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Бог создал нашу землю и наше племя, чтобы перемалывать в золотой порошок лжи проповедей тех, кто не познал полноты подобия малого и великого, себя во времени и себя целиком, кто не нашел Джинна Моста. Слова твои были увесистыми, как камни в пирамидах египетских. Но и сам ты впал в искушение лжи! И я должен перемолоть твою ересь в золотой песок! Я, посланец того же замысла! Прости мне, старый устат!»

Мухаммед как можно тише поднялся, босиком сделал шаг к кушетке, на которой возлежал его боевой товарищ. «Сделай это, сделай это, сын учителя и внук имама, сделай это, Мухаммед!»

Афганец протянул руку, чтобы двумя пальцами защемить в смертельной точке сонную артерию. В рукопашных умениях он не был изощрен, но решимость часто заменяет умение.

В следующий миг Профессор оказался на полу, а горло его стиснула рука Пустынника. Она не оставила воздуху никаких путей в легкие. Мухаммед испытал ужас кончины и восторг освобождения, но напрасно.

— Молодец, мой боевой товарищ! — услышал он голос Пустынника. — Одолел сомнение, и я спокоен: зло будет наказано злом. Я отпускаю тебя, иди с Саатом. Помоги ему. Теперь ты не слабее его. Теперь ты можешь идти сам…

Моисей ослабил хват.

— Чем мы ближе к подобию? Ты даже не удостоил меня ответа! А я шел за тобой! — прохрипел Мухаммед.

— Ответ не в слове. Жизнь — это ответ. Жизнь — слово в песне. Ее от ночи к ночи, тысячи дней и ночей поет земля небу, объясняется ему в любви и одиночестве, в том, что брошена беременной Человеком! В любви и одиночестве! Ложь и грубость — враги слову жизни, враги песне. Они сильны, они — великаны, владеющие машинами счастья. И, на свою беду, они дошли до самой нашей земли. И там ты и я, и Саат и Джудда, каждый своим оружием, вышли одолеть их. Ты останешься рубить голову лжи, одетой в парчи правды. Ты, Мухаммед, будь на то воля Всесильного, станешь тем, кто остановит Всадника Времени. А я… Я возьму из его руки то, что мы поспешно отдали ему в путь… Я пришел грубость одолеть тонкостью.

— Что это, Пустынник? Что это другое? Открой мне, что это!

Пустынник отпустил горло инженера, но не произнес больше ни слова. Мухаммед только приподнялся с колен, как старик оглушил его коротким ударом под затылок ладонью, сложенной в лодочку. Когда Профессор очнулся, Пустынника в келье уже не было.

Пустынник в больнице

Однажды ранним утром, на самом рассвете санитар кельнского госпиталя Иоаннитов, возвращаясь домой со смены, обнаружил на ступеньках у служебного входа старика, лежащего с открытыми глазами. Найденный находился в сознании, но на вопросы не отвечал и лишь иногда качал головой. Документов при нем не было. Полицию о происшествии известили, и там, в соответствии с обычным порядком, приготовились ждать заявки от родственников или от администрации домов престарелых об исчезновении жильца. «Не сдавать же его в бюро находок», — пошутил дежурный полицейский, и медики согласились, хохотнув в ответ.

Пока суть да дело, старика положили в общую палату, где размещались самые «дешевые» из больных, и он послушно улегся острым подбородком кверху. Он почти не ел, не справлял под себя нужду, и потому не доставлял хлопот сердитой санитарке-польке. Таким его застал врач, совершавший утренний обход, обязательный и для «дешевых» единожды в двое суток. Врач передвигался по палате длинным выверенным шагом. Койко-шаг. Он не задерживался. Когда очередь дошла до Моисея, доктор бегло прочитал содержимое сопроводительного листа, прикрепленного к кушетке, молча откинул одеяло, сложился вдвое и так резко надавил на печень, словно в ней содержалось все зло, накопившееся в старике за долгие его пути. Старик остался неподвижен. Врач изумленно поглядел на пациента и приподнял пальцами его веки. А потом принялся выстукивать дробь на костлявой грудной клетке. Еще он, к удивлению сопровождавших его ассистента и сестры, цапнул старика за колено, нащупал пульс на шее, осмотрел паховую область. И все чему-то удивлялся.

Другие больные, кто мог, привстали на кушетках и следили за непривычным действом. Наблюдая за исследованием Моисеева паха, сосед так увлекся, что едва не грохнулся с кровати. Его успела схватить железной рукой за плечо санитарка.

— Что ж, любезный! — примерно так, наконец, обратился врач к пациенту. — Вы, я полагаю, не немы и не глухи. Молодому бы ваши печень и легкие. Вы вели праведный образ жизни и теперь дали обет молчания? Ну, ну… Если вы понимаете меня, то послушайте: без медицинской страховки лечить вашу память мы не можем, у госпиталя на это денег нет. Увы. Лечить вслепую — дорого и бессмысленно. Через два дня я проведу еще раз осмотр, и, если вы не дадите мне знак памяти, мы выпишем вас в дом престарелых. Вы клинически здоровы. Или… — врач усмехнулся: — вас в качестве экспоната передадим в университетскую клинику, в отделение геронтологии. Но там вам, любезный, покоя не дадут.

Моисей, продолжая глядеть на доктора, безмолвно положил на грудь ладони, подогнув средние пальцы. Врач в который уже раз с этим пациентом покачал головой и решился на следующий койко-шаг.

Когда медики покинули палату и ее многочисленные обитатели угомонились, сосед Пустынника выбрался из кровати и сел на Моисееву кушетку. Он тяжело отдышался, рукой прижимая сердце, словно оно вот-вот могло проступить сквозь папиросную обертку кожи.

— Эвтаназия! — шепнул он громко в ухо. — Что ты он ней думаешь?

Не получив ответа, сосед продолжил:

— Мое имя Шульце. Я здесь навсегда поселился. Вот, прошу их об эвтаназии, а они боятся. Все боятся, всего боятся. Они погублены глупостью гуманизма.

Он закашлялся, прервался, опасливым и ненавидящим взглядом обвел дремлющую обитель.

— Только ты молчи, не выдавай себя. Но я тебя узнал.

Моисей, могло показаться, только тут и обратил внимание на человека, обосновавшегося возле самого его мозга.

— Я узнал тебя. Ты жид. Юде. Я тебя долго жду. Кладут всяких. Фрицев, пшеков да мухаммедов. А я тебя жду.

Моисей отодвинул ухо от сухих прозрачных губ и произвел пальцами жест, словно скинул былинку с ладони в рот старому юдофобу.

— Верно! — обрадовался сосед. — Юде. У жида власть магическая. Власть жеста. Я изучал. Когда я был молод, здесь материал был. Тысяча юде на одной улице. Веришь? Tausendjudenstrasse[51]. И среди них — два-три настоящих жида. Как ты. Я так сожалел, когда мы вас извели! Изучать стало некого, нация теряет инстинкт на истинную опасность. Вот теперь пшеки и мухаммеды. Мелочь против настоящего жида.