Белый Север. 1918 (СИ) - Каляева Яна

Пора было выбираться в цивилизацию, но Максим решил сперва проверить, что такое ему напихали в карманы, а то вдруг придется объясняться с полицией… Расстегнул длинное, ниже колен, легкое пальто с крупными пуговицами — они шли не по центру, а от левого плеча. В памяти всплыло слово «поддёвка». Не сразу нашел внутренний карман, набитый бумагой. Солидная пачка красных купюр… номинал — «сорокъ рублей». Даже для шуточной подделки из ларька как-то слишком уж грубо отпечатано. Конверт из серой бумаги. Максим торопливо вскрыл его и достал письмо, написанное от руки на чистейшем английском языке. Всмотрелся в бумагу, привыкая к четкому и изящному, но несколько выпендрежному, «под старину», почерку, и перевел:

'Британскому консулу в городе Архангельске мистеру Дугласу Янгу.

Приказываю незамедлительно выдать паспорт взамен утраченного подданному Его Величества капитану британской военной миссии Джорджу Томпсону.

Генеральный консул Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии сэр…' далее сложная подпись и алая гербовая печать. Дата… 12 июня 1918 года.

Максим проморгался. Для деревенской гопоты это было уже чересчур. Оверкилл, как говаривали младшие коллеги. Одно дело — грабануть невесть как оказавшегося здесь московского менеджера и по приколу переодеть его в дедово шмотье. И совсем другое — такие артефакты… Документ, конечно же, не мог быть подлинником — слишком новая бумага. Но стилизация выполнена качественно, явно поработал человек знающий и увлеченный.

Последней Максим извлек синюю книжечку — вроде бы паспорт, хотя больше нормального раза в полтора. Под надписью ПАСПОРТНАЯ КНИЖКА — черный прямоугольник, сверху от руки вписано «Безсрочная»… надо же, орфографические ошибки, ну точно простенькая подделка. «Выдана Вознесенским волостным правлением 3 мая 1912 года. Владелец — „Максимъ Сергѣевичъ Ростиславцевъ“. Дата рождения — 21 июля 1887 года». Почти угадали, всего-то на сто лет и 13 дней ошиблись — Максим родился в 1987 году, второго августа — в день ВДВ, всю жизнь два праздника в одном, хотя второй не имел к нему никакого отношения, да и первый отмечать с каждым прожитым годом хотелось все меньше. Или подождите… тринадцать дней… двадцать первое июля — это же и есть второе августа, только по новому стилю.

Максим вытер со лба выступивший пот и привалился к бревенчатой стене. Именно эта деталь убедила, что происходящее — не розыгрыш, не квест-рум какой-нибудь, заказанный друзьями шутки ради. Да и нет у него друзей, которые могли бы отправить его в такой дорогой и изощренный квест-рум. Впрочем, в последние годы контакт с друзьями как-то потерялся, времени на общение не хватало из-за работы… Ладно, допустим, письмо якобы консула могло попасть сюда случайно с какой-нибудь ролевой игры, или его сперли из краеведческого музея. Но паспортная книжка с его, Максима, данными с ошибкой в сто лет…

Максим поерзал, пытаясь удобнее усесться на скамье, и тут что-то чувствительно впилось ему в бедро — не острое, но чертовски жесткое. Машинально вскочил и осмотрел деревянную поверхность: на ней ничего не было. Ну не могло же ему померещиться? И этот звук… будто от резкого движения в одежде что-то звякнуло. Максим стянул поддёвку и ощупал ее. Между сукном и подкладкой было зашито что-то круглое, да не одно — десяток… нет, больше. Максим нашел на полке с посудой ножик, насколько смог аккуратно взрезал подкладку и вытащил крупную монету. На одной стороне — сложный четырехчастный герб, на другой — женский профиль. Британский соверен. Золото.

Это уже точно не было ограблением, да и на розыгрыш походило мало. Воспоминание маячило на самой грани восприятия, ускользающее от осознания, как сон, когда пытаешься вспомнить его за завтраком. Что-то же произошло между визгом тормозов на парковке и этим невзрачным домом, на который он таращился… Максим глубоко вздохнул и заставил себя сосредоточиться на воспоминании, как на неприятной рабочей задаче.

Визг тормозов… Удар. Боль. Темнота. Вот оно как, Максим Сергеевич…

Максим нашел глазами мятый жестяной умывальник и мутное зеркало над ним. Подошел на внезапно ослабевших ногах. Увидел собственную скучную физиономию, и родинка на шее на месте… да ничего не поменялось, все как обычно. И вот именно это «как обычно» и было необычно. Он по-прежнему чувствовал себя усталым, разбитым даже… но ничего сверх того. Никаких травм, переломов, гематом. Провел рукой по затылку — ни раны, ни хотя бы шишки. А ведь было бы ясно-понятно — авария, сотрясение мозга, потеря памяти… нет, не складывается.

Максим на несколько секунд прикрыл глаза. Потом снова схватил паспорт и принялся листать в поисках сведений… что же это выходит, о себе? О здешнем Максиме Ростиславцеве. Фиолетовые чернила изрядно выцвели, почерк у отечественного чиновника был куда небрежнее, чем у британского консула, и твердые знаки эти дурацкие еще… Но с грехом пополам разобрать можно. Звание — «мещанинъ», ну допустим. Вероисповедание — «православное», да и бог с ним. Отношение к воинской повинности — «не военнообязанный», слава макаронному монстру. Род занятий — «конторскiй служащiй», хоть тут ничего не поменялось. Состоит или состоял ли в браке — «состоитъ», вот еще новости. Максим из двадцать первого века давно развелся, но в Империи с этим, очевидно, было посложнее.

Так куда же ты, Максим Сергеевич, попал? Миха упоминал Архангельск, это, кажется, на Каспийском море? Нет, Астрахань на Каспийском море, а Архангельск — это севера… но сейчас они вроде где-то еще, не вспомнить теперь. И есть, похоже, более актуальный вопрос, хоть он и с трудом укладывается в голове — в когда ты попал? Письмо консула от 1918 года, и вряд ли оно старое, раз его ждали… Максим огляделся и приметил среди пыльного хлама на полке газету — мятую, но не древнюю. «Извѣстiя Вологодскаго Губернскаго Совѣта Рабочихъ, Солдатскихъ и Крестьянскихъ Депутатовъ»… Пятница, 2 июля 1918 года.

Гражданская война.

Колени подогнулись, Максим опустился на Михин топчан. Сонливость навалилась, как обморок, защищая психику от избытка впечатлений. Едва стянув сапоги, Максим заснул.

Глава 2

Но пускай будет и историческое значение

Июль 1918 года

— О, я продрог, как собака, а ты как раз чаек сообразил, — радовался ввалившийся в комнату Миха. — Спасибо, товарищ. Ты, я смотрю, оклемался слеганца? Пришел-то сюда, будто пыльным мешком стукнутый. Я уж засомневался, того-этого, все ли ладно с тобой…

— Это я с дороги уставший был, — пояснил Максим, наливая хозяину чай в мятую жестяную кружку. — Шутка ли, почти трое суток без сна. Сейчас вздремнул тут у тебя, и в голове прояснилось.

Про трое суток он, конечно, выдумал на ходу, а вот про голову не соврал. Несколько часов сна на нечистом Михином топчане здорово помогли сосредоточиться. Укладывая щепки в топочной камере самовара, Максим одновременно упорядочивал факты и соображения. Рассмотрел снова гипотезы про сотрясение мозга, про деревню сектантов, про квест-рум… Последовательно отбросил все: факты в них не укладывались. Естественная обшарпанность пыльной Михиной комнаты красноречиво свидетельствовала против любой реконструкции. Ясно-понятно…

Чувствовал себя Максим хорошо — синдрома отмены, то есть резкой слабости, как обычно при пропуске приема антидепрессантов, не было и следа. Осмотрев себя, Максим не обнаружил старого шрама на большом пальце левой ноги — лет десять назад купался в шторм и поранился острым камнем — зато нашел два других шрама, даже еще более старых, которых не было вчера.

В Бога и в загробную жизнь Максим никогда толком не верил, но хотелось надеяться, что как-то все не напрасно, что ли. Конечно, Гражданка — не то время, которое кто-то в здравом уме выбрал бы для жизни. Но ведь Максим оказался здесь, да еще в шкуре своего полного тезки, по какой-то причине.

С другой стороны… у него есть документы и деньги. Едва ли цветные бумажки чего-то стоят, а вот британское золото — это надежно. Наверняка можно выбраться в Финляндию… нет, там вроде тоже война… ну, в Норвегию какую-нибудь. Максим превосходно знает английский, за плечами десять лет опыта управления предприятием — не пропадет. Устроится не хуже, чем в родном времени. И… так никогда и не узнает, зачем оказался в этой глуши и какие возможности изменить судьбу страны упустил. Нет, идея эмиграции ради лучшей жизни и в двадцать первом веке была ему неблизка.