"Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Богомолов Владимир Осипович

– Я хочу, – прокричал он, поднимаясь из своего окопчика и обращаясь к сотне собравшихся вокруг бойцов, – чтобы во время высадки десанта каждый из вас вел себя так, словно он один оказался протий целой своры врагов! И запомните: ни мне, ни армии ваша геройская гибель, с разрывами на груди тельняшек и криками «На, стреляй, фашистская гадина!» – не нужна. Оставаться на поле боя мертвыми и побежденными нас в этой войне уже научили, теперь мы должны учиться оставаться на поле боя живыми и победившими.

– Святая правда, братва, – боцманским басом отозвался один из тех, на кого Гродов только что швырнул свою «живую броню» – приземистый, на удивление широкоплечий крепыш, у которого кончик широкого носа оказался увенчанным шрамом. – Могилить их надо – всякого, кто без спроса сюда пришел.

– Хватит от немца-румына бегать, пора бы уже отдышаться, – поддержал его костлявый, жилистый, почти двухметрового роста резервист, в непомерно широких ладонях которого винтовка казалась детской имитацией из стебля подсолнуха.

– Поэтому ни при каких обстоятельствах не теряйтесь, – продолжал майор, не отвлекаясь на его и другие реплики. – Все должно идти в ход: патрон, штык, приклад, финский нож, который все вы должны научиться метать; гибельные удары ребром ладони или копьевым ударом пальцев по глотке, – тут же изобразил он эти приемы на ближайших бойцах, – наконец, обычный подвернувшийся под руку камень. Вашим оружием должно становиться все, что способно разить противника.

– А главное, последний патрон – для себя, – проговорил кто-то из матросской массы.

– Кто сказал: «Последний патрон – для себя»?

– Да вроде как сама Родина, – спокойно парировал старший сержант, прирожденный толстячок, лицо которого когда-то в отрочестве было иссечено оспой. – Уж не помню, чьими именно устами, но директивно.

– Всеми мыслимыми устами Родина приказала вам сражаться, а не тратить патроны на свои медные лбы. В десантном полку об этой демагогии самоубийц забыть. Я даже мертвого «пущу в расход», любого из вас, кто во время десанта последний патрон решится пустить в себя, вместо того чтобы выпустить по приблизившемуся врагу и завладеть его оружием.

– На этой отмели и заякорим, – невозмутимо согласился старший сержант пехоты, из морского одеяния разжившийся только на бескозырку, несмело водруженную на забинтованную голову. – Чтобы все, значится, директивно.

Даже по внешнему виду нетрудно было определить, что несколько десятков бойцов были направлены сюда из госпиталей, причем явно не в том состоянии, в котором нужно захватывать плацдармы во вражеском тылу. Еще столько же новобранцев по-прежнему оставалось в гражданском одеянии, пытаясь засвидетельствовать свою принадлежность к морской пехоте разве что застиранными, с чужого плеча, тельняшками да бескозырками…

Словом, даже при первом беглом знакомстве становилось ясно: добровольцев для этого полка набирали, где только могли, от военкоматов и госпиталей – до запасных флотских экипажей, в которых накапливались моряки с погибших судов. И как из всего этого человеческого месива буквально за несколько дней можно сформировать настоящие штурмовые десантные батальоны – оставалось для Гродова пока что загадкой.

Приказав Владыке и Жодину продолжить обучение и воспитательную работу с бойцами, майор направился к располагавшемуся посреди небольшой акациевой рощицы каменному строению, избранному Куренным для полкового штаба. При этом Злотник оставался при нем в роли ординарца и посыльного. Как оказалось, в корпусе все еще действовал гражданский телефон, что приятно удивило комполка, и уже расположились радисты с двумя полевыми рациями, которые со временем должны будут работать на плацдарме.

– Как я понимаю, полк ты уже принял, – неожиданно раздался в телефонной трубке голос Райчева.

– Полка как такового еще не существует, однако полевые занятия уже проводим.

– Ты, Гродов, не мудри. Армейская заповедь тебе известна: есть знамя – есть и полк. А знамя через несколько минут доставит тебе военком полка батальонный комиссар Иван Токарев, бывший военный моряк, а перед самой войной – заместитель секретаря парткома местного порта.

– И сколько бойцов прибывает в его сопровождении?

– Корыстный ты человек, Гродов. Знамя тебя не воодушевляет, тебе штыки подавай.

– Причем штыков как можно больше. Исключительно для сохранности знамени, – мрачновато улыбнулся в трубку майор.

– Дополнительные подразделения тоже прибывают. Две маршевые роты, общей численностью около двухсот пятидесяти штыков, други мои походные. Для начала вас устроит?

– Мизерное, но все же пополнение.

– К тому же ночью прибуксируют баржу с двумя зенитками на борту, которая будет играть роль плавучей зенитной батареи прикрытия.

– А заодно, – воспользовался тем, что кто-то отвлек флотского полковника от разговора, – и бортом, на котором мы будем отрабатывать посадку и высадку бойцов.

– Для этого на барже доставят два баркаса. С вами останется также сторожевой катер из знакомой тебе Дунайской флотилии. На море он, правда, чувствует себя не очень уверенно, однако в штабе флота объяснили: чем богаты…

Токарев оказался среднего роста, худощавым, болезненного вида человеком лет сорока пяти, в котором мягкая, почти вкрадчивая медлительность слов каким-то странным образом сочеталась с импульсивной резкостью движений, особенно жестов.

– Вот, товарищ командир полка, – доложил он, еще на ходу спрыгивая с подножки грузовика, битком набитого моряками, – первая колонна из пяти машин. Штаб флота отдает вам и в вашем лице обороняющейся Одессе лучшие из лучших своих кадров.

– Возможно, и лучших, однако название места высадки вслух не произносить, – вполголоса осадил его майор. Предупрежденный о прибытии колонны, он, вместе с Владыкой и начальником полка, ждал ее на территории, почти у изуродованных взрывной волной ворот.

– Согласен, согласен, очевидно, это военная тайна, – ничуть не смутившись, признал свою оплошность батальонный комиссар, – хотя, по-моему, при наборе добровольцев никто особенно и не скрывает, что формируется полк для обороны Одессы. Наоборот, этим вызывают прилив патриотического энтузиазма. Поэтому-то среди добровольцев – воины суворовской закалки.

– Угомонитесь, комиссар, здесь агитировать уже никого не нужно, особенно меня. Поберегите свое рвение на время высадки десанта.

– Считаете, что оробею? – без какого-либо налета обиды или агрессивности поинтересовался Токарев, вновь демонстрируя умение обезоруживать противника своей пролетарской непосредственностью.

Не зря Гродов сразу определил для себя, что этот новоиспеченный армейский комиссар принадлежит к тому теперь уже почти вымирающему типу комиссаров времен революции и первых лет Гражданской, которые начало любого, пусть даже самого малого, дела превращали в агитационный митинг. Впрочем, судя по тому, что победили все-таки красные, дело свое комиссары знали.

– Считаю, что бой покажет.

– В бою бывать пока что не приходилось, признаю, – произнес военком таким тоном, словно раскаивался в нерасторопности. – Как и большинству бойцов полка – не довелось. В этом смысле для комиссара упрек справедлив.

– При чем здесь упрек, Токарев? Я не упрекаю вас, я вам завидую. А бой – он в любом случае покажет. Причем очень скоро. Кстати, вы тоже времени не теряйте, – обратился к Куренному, увлекшемуся их диалогом. – Людей разместить, по возможности, обмундировать и распределить по батальонам.

– Да как приказано, так и выполним, – оставался тот верным своей манере армейского повиновения.

4

Сегодня северо-западный ветер казался на удивление резким и пронизывающе ледяным. Формируясь над холодными вершинами то ли Альп, то ли Южных, «румынских», Карпат, он яростными порывами пробивался через остывающую после недавнего зноя Буджацкую степь, чтобы угасать где-то в предгорьях Кавказа и в горных долинах Анатолии.