Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

ты сам не должен отличать». Наверное, это было сказано про их ворогов. А что, если в МИДе и совсем наверху все-таки думают с учетом перспективы, хитро, и заманивают ворогов в политическую ловушку?

Но Скворцов считал себя человеком трезвомыслящим, владеющим умением расставаться с иллюзиями решительно — этим умением он отчасти объяснял как свое высокое генеральское положение, так и то, что Центр назначил его начальствовать над людьми, которые — он без стеснения признавал это — превосходили его в иных профессиональных качествах. А потому он положил конец разговору с подчиненным резко:

— Но вы, Курков, не в МИДе. И, я полагаю, в МИДе работать не будете. Отправляйтесь к Грозовому. И не рассказывайте ему про бумеранг. У него большие заботы. Солдат надо выводить. Не в виде «груза 200».

Курков на этот раз не обиделся. Военные на войне в определенном смысле напоминали ему женщин. Самых чувствительных, обидчивых, вспыльчивых и непредсказуемых из женщин.

Он отправился в штаб Грозового, но прежде все-таки сказал Скворцову, пользуясь «свободой слова» на офицерской войне:

— Товарищ генерал, я понимаю так, что нам надо договариваться с Масудом?

— Не берите на себя слишком много. Армия хочет обеспечить себе спокойный уход. Ей требуются наши разработки и связи на той стороне. Допускаю, что это последнее Ваше задание. Здесь…

— Я могу при выполнении задачи располагать нашими? Офицерами «Зенита»?

— Отправляйтесь, подполковник. В вас сильна память о штурме Тадж-Бека. Вопросы решаете фронтальным ударом. Хотя… Вы, по-моему, в операции «Шторм» непосредственно не участвовали… У вас ведь иные заслуги…

Скворцов обождал и добавил напоследок загадочно:

— Доложите, кого вы хотите в группу… Допускаю, тут тоже бумеранг… Девять лет бумерангом…

* * *

Генерал Грозовой был массивен и немногословен. Черные мешки под глазами подходили к его фамилии как нельзя лучше, но только пахло от него не озоном, а чистым спиртом, прущим изо всех пор.

— Чай будете? — тускло спросил он у специалиста КГБ, присланного Скворцовым. Конечно, полковника вполне мог принять и ввести в курс дела один из старших штабных офицеров, но после вывода войск война заканчивалась и наступали непростые для генералов времена политики в зыбкий переходный период — так что проявить внимательность к комитетчику казалось Грозовому вовсе не лишним. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», — ответил он адъютанту на немой вопрос, когда тот доложил о появлении Куркова. Адъютант не понял, к чему здесь поэзия, но немедленно пригласил крепыша-подполковника.

Алексей Алексеич много перебывал у армейских генералов. Обладатели морских звезд на погонах предлагали ему и виски, и водку, и подать рапорт об отставке, но просто чай — такого еще не приключалось. То ли обпился уже Грозовой более достойных напитков, то ли разговор предполагается «чайный». Небыстрый, взвешенный. Трезвый.

Генерал удивил Куркова своим вторым вопросом:

— А как у вас считают, пора нам отсюда?

Курков едва не поперхнулся горячим чаем.

— Мы исполняем. На уровне решений — мы лишь орудие труда, — состорожничал он.

— Знаю. Орудие… А вы сами? Мне докладывали, вы профессионально анализируете. Поднимаетесь над котлом, так сказать.

Курков подумал и, решившись, ответил:

— Товарищ генерал, решение уже принято. К чему теперь мое мнение? Я имею в виду рациональную основу вопроса…

Грозовой с удивлением оглядел подполковника. Круглая голова, лысина, усы. Белокож. Можно было и покрепче зачернеть под афганским солнцем. Опасные складные ножики стального взгляда из-под выгоревших бровей. Нахал и не дурак. Душегуб, наверное, тот еще, но не дурак.

— Рациональная основа… Рациональная основа, во-первых, в том, что нет решений, которые нельзя изменить. Согласны?

— Нет. Камень, падающий с горы, не уговорить вернуться на место.

— Камень с горы. Вы в Пагмане стихи по ночам не сочиняли? У нас теперь много таких, которые про «Черные тюльпаны» песни слагают.

— «Черные тюльпаны» — это романтика десантников. У наших на это иммунитет. Опыт плюс возраст, — в голосе Куркова Грозовой уловил обиду за «своих». Это доставило генералу маленькую радость.

— Иммунитет… Хорошо. Тогда во-вторых. Я намерен поручить вам задание. Задание… Жизни людей. Многих. И мне важно знать, что у исполнителя на душе. У орудия труда есть душа?

«Мать твою! — выругался про себя Курков. — Что ж ты глушишь здесь такое, генерал армии ты наш растакой, что через каждое слово у тебя из нутра лезет эта самая душа!»

Алексея Алексеевича изрядно раздражала манера Грозового повторять по несколько раз слова. Хочешь в душу — получай. Получай в душу.

— У «наших», товарищ генерал, за десять лет немного набралось «не важных» заданий. И процент «груза 200» у нас, — он запнулся, и генерал тоже замер, ожидая болезненного, как удар хлыстом, сравнения, — процент «груза 200» у нас близок к нулю, и мыслю я так: одно и то же действие, вызванное разными побуждениями, приводит к разным последствиям.

— Вы только от чая столь загадочны в оборотах речи, подполковник Курков? Или это общее свойство вашей аналитики? Аналитики… Или хотите коньяка?

Курков отпраздновал маленькую победу своего оружия.

— Не откажусь, товарищ генерал. Как говорит восточный монарх: «От хорошего отказываются дураки и святые. Но разница между ними проявляется не на этом свете».

— Ладно, ладно. Вы мне сейчас, под коньяк, ещё, пожалуй, Хафиза начнёте цитировать!

Грозовой вдруг повеселел. То ли от глотка коньяка, который он накануне обещал вообще больше в рот не брать, ни одной капли, то ли от появившейся надежды, что подполковник Курков не только сможет решить свою непростую задачу, но и объяснит ему, что же за последствия вызовет желаемое им действие.

— Мы ведь уходим? — Курков обозначил голосом едва заметный знак вопроса. Грозовой кивнул. Адъютант понял это по-своему и принёс ещё две рюмки коньяка.

— Ты неси всю бутылку. У нас с подполковником разговор обозначился.

Адъютант про себя назвал гостя сволочью. Ему было жаль на него коньяк — армейской выправки в подполковнике вовсе не было, и офицер позавидовал его «вольнице», допустимой, по мнению адъютанта, лишь в отношениях Грозового с ним самим. «Спаивают тут всякие приблуды», — за дверью сказал он в сердцах офицеру связи, пасущемуся в предбаннике в ожидании какого-нибудь дела. Тот согласился, но в пресловутой глубине души порадовался, что не всё «коту масленица», имея в виду адъютанта.

— Важно понять, зачем. Зачем мы уходим.

— А зачем мы пришли, подполковник?

Курков почему-то захотел, чтобы Грозовой назвал его полковником. Так было бы проще разговаривать.

— Вы воюете с 83-го, товарищ генерал. А я в 79-м видел, как в Пули-Чархи аминовцы бульдозерами зарывали трупы. Горы трупов. Мы — мы не зря сюда пришли.

— Миллионы беженцев. Сотни тысяч убитых.