Заговор - Александр Мокроусов

дает мне урок, нельзя судить о противнике по внешнему виду. Я приподнял голову и увидел, что Зима достает из внутреннего кармана складной нож. Плохо, очень плохо. Неужели я неверно прочел его. Он не играет злость, а реально бесится?

— Стоять. — Ровный, тихий, спокойный и беспредельно властный голос. — Поднимите его. Полотенце долой. Поверните.

Охранники, подхватив меня под мышки легко, даже без каких-либо выдохов или кряканий, подняли мои восемьдесят плюс килограммов на практически вытянутых руках. Один из них даже ухитрился при этом сдернуть с меня полотенце.

— В этом доме меня уже во второй раз носят на руках. Григорий, ты за мной ухаживаешь?

— Ты или юродивый, или …, — Григорий не закончил фразу. — Антон, дай ему портки, только проверь сначала, чтобы ничего в них не было.

Зима подошел к шкафу, вытащил носки, проверил каждый сантиметр ткани, так же поступил с трусами, кинул на кровать. По кивку головы Титова меня опустили на пол, по такому же кивку я подошел к белью и натянул на себя. Замечательно. Если бы меня хотели жестко допрашивать — оставили бы голым. Обнаженный человек инстинктивно бы чувствовал свою уязвимость, Титов не может такой козырь упустить. Значит пресса не будет, будет разговор. Я еще раз прошелся по всем пунктам. Если Катя и Роза меня не предали, то моим слабым местом является только ключ-карта на подоконнике. Ах как хочется посмотреть на нее, убедиться, что она не видна. Белое на белом. Нет. Нельзя. Даже смотреть в сторону окна нельзя. Меня сейчас Титов читает, у меня на лице сплошное недоумение сейчас должно быть. Я напрочь не в курсе, что тут происходит.

Тем временем Зима столь же тщательно, как белье, проверил голубые джинсы и белую футболку. Кинул мне. Наклонился к полочке с обувью, но Григорий остановил его:

— Не нужно обувки. Полы у нас везде с подогревом, чай не простудится. В носках, не босой и ладно.

— Григорий, что тут происходит? Со вчерашнего ужина что-то изменилось?

— Изменилось, изменилось, соколик. Тащите ка его ко мне в кабинет.

Никто меня тащить не собирался, только взяли под локти, с двух сторон, опять таки очень профессионально, и мягко, и не дернешься. Вот так, втроем, проходя боком через дверь и идя диагональю по лестнице, я с моими двухметровыми конвоирами дошел до кабинета Титова на первом этаже. Проходя мимо панно я специально уставился на него, изучая лицо казака и ни в коем случае не глядя на эфес шашки.

— Что, нравится? — Спросил шедший за нами Григорий.

— Я понял, что меня в этой картине в прошлый раз заинтересовало. Я ожидал увидеть у казака твое лицо. А тут просто какой-то собирательный образ.

— Ну-ну, — тихо произнес Титов.

В кабинете мы сразу сели к чайному столику, причем я и Григорий сели в противоположно стоящие кресла, по торцам стола, один охранник уселся на диван, как бы между нами, второй остался стоять где-то у меня за спиной. Отличная диспозиция. Если я задумал бы броситься на Титова с кулаками, у меня ничего бы не вышло.

— У Зимы очень хорошо развиты инстинкты, — как бы продолжая прерванный разговор сказал Григорий. — Это часто бывает у людей с ограниченными умственными способностями, а у Антона, к прискорбию, а может к счастью, уровень IQ не сильно превышает среднюю температуру. Даже в Краснодаре это мало. А еще у него совершенно отсутствует фантазия. Поэтому он кстати так бесстрашен, он просто не может предположить последствия… Но, когда что-то в недостатке, что-то обязательно в изобилии. У Зимы очень сильно развиты инстинкты, он не может объяснить, но он знает. Вот и сейчас. Он верит, что это ты.

— Григорий, я уже давно с тобой и твоими людьми знаком. Поэтому я не пойду по прямому и логичному пути и не буду опять спрашивать, что такое, по версии твоего помощника, я натворил. Я только хочу напомнить, что обладание точными сведениями о чем-либо называется «знание». А «вера» — это признание чего-либо истинным независимо от фактического или логического обоснования. Перед тем, как ты меня судить начнешь, скажи, ты понимаешь разницу между верой и знанием?

— Максим, ты же в курсе, что я в спец службах трудился? Так вот, был у нас интересный курс, изучали мы конторы вероятного противника. — Григорий как будто разговаривал сам с собой. — Помню, проходили мы британскую разведку MI6. Это в ней Джеймс Бонд флеминговский служил. Так вот, у них официально принят набор из семи фраз-формул для выражения вероятности событий. Вероятность меньше пяти процентов формулируется как Remote Chance, «небольшой шанс». Вероятность до двадцати процентов называется Highly unlikely, «очень маловероятно». Потом, с шагом примерно в двадцать процентов, идут «маловероятно», «реальная возможность» и «весьма вероятно». Возможность до девяносто процентов фиксируется как Highly likely, «высокая степень вероятности». Ну а шанс в девяносто пять процентов называется Almost certain, «практически наверняка». Инстинкты Зимы — это Highly likely. Девять к одному, что он прав.

Я молчал. Говорить что-то в такой ситуации не имеет смысла. Да и вообще, каким бы оратором и мастером переговоров я себя не считал, но молчание — это всегда отличная тактика. Все-таки, в отличие от серебра слов — это золото. Я молчал. А вот Титов продолжал говорить. И его слова меня очень порадовали.

— Не переживай, Максим, судить я тебя не по вере буду. — Странно, я был уверен, что Титов мои последние слова не слушал. — Судить тебя по делам буду, по делам и по фактам. А факты сейчас в твоей комнате мои хлопцы ищут. И если ты считаешь, что холодильник, унитаз или вентиляция — это надежные места, то ты ошибаешься. Мои ребята сейчас каждую выемку у тебя в комнате обшарят и все найдут. Карточку ты конечно мог и в сортир спустить, я допускаю, что ты мог вызубрить последовательность, я бы не смог, но я знаю, что я не самый талантливый мнемонист, может ты секрет какой знаешь, как в свои чертоги памяти данные на хранение сдавать… Ну что ты молчишь, сокол мой ясный?

Из слов Григория следовало, что хоть меня и подозревают, но доказательств нет. Если бы Роза или Катя выдали наш ночной разговор, сейчас со мной беседовали бы иначе. Очень, все просто очень хорошо, вселенная по-прежнему ко мне благоволит.

— Я вот что подумал, Максим, ты же умный человек. Значит ты должен бояться физической боли. Ты не из этих, садо-мазо, я бы знал. А что, если сейчас мой товарищ разобьет тебе лицо, чем продемонстрирует