"Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Богомолов Владимир Осипович

— Коменданта города полковника Селиванова вы уже предупредили?

— Предупредил. Он воспринял сообщение майора скептически.

— Таким, значится, козерогом? — исподлобья взглянул энкавэдист на городского голову.

В габардиновом френче армейского образца, с огромными накладными карманами, в неимоверно широких галифе, в очках с маленькими круглыми стеклами, Кречетов чем-то напоминал особисту Льва Троцкого, каким тот запомнил его по документальному антитроцкистскому кинофильму.

— «Это ж из каких таких источников ваш доморощенный разведчик сумел раздобыть подобные сведения?» — поинтересовался полковник Селиванов, однако ночное патрулирование пообещал усилить. Мы же с первым секретарем райкома партии решили вывести на ночное дежурство отряд народного ополчения и отряд гражданской обороны.

Они помолчали и, глядя в окно, покурили. Но при этом не заметили, что, воспользовавшись отлучкой секретарши председателя горисполкома, у приоткрытой двери мается городской юродивый Гурька.

Он уже дважды прорывался к Кречетову с идеей раздать оружие жителям, а всех солдат рассадить по домам, чтобы, как только немцы войдут в город, из каждого дома по ним открыть стрельбу и всех перебить. «Больше ни один немец в город не сунется,» — уверял Гурька, восхищаясь собственным полководческим гением. Да вот беда, городской голова[245], как его называли в Степногорске, глубиной этого стратегического замысла так и не проникся, а потому оба раза выставлял Гурьку за дверь, с угрозой: «Еще раз сунешься со своими идиотскими советами, так отхлещу нагайкой, что сам Махно в аду тебе позавидует». Угроза на блаженного Гурьку не подействовала; «личный советник Махно» снова топтался у двери, и, подслушивая разговор двух вершителей судеб города, ждал своего часа, чтобы предложить еще более гениальный план.

— Кстати, — подался городской голова к телефону, — сейчас тоже надо бы позвонить первому секретарю райкома, доложить о звонке эсэсовца и что немцы способны вклиниваться в наши телефонные линии.

Городской голова уже потянулся к трубке, однако старший лейтенант на какое-то мгновение раньше успел положить на нее свою руку. Кречетов удивленно взглянул на энкавэдиста.

— По этому поводу в райком звонить пока что не нужно, — как можно внушительнее проговорил тот.

— Вообще? — испугался городской голова собственного предположения.

— К чему торопиться?

— Но поставить в известность, подстраховаться нужно бы.

— Обычно вы подстраховывались с оглядкой на «органы». Теперь начальник этих самых «органов» перед вами. И позвольте ему решать — что, кому и под каким предлогом следует доводить до сведения.

— Но ведь фашист этот и со мной тоже говорил.

— Тут, Иван Гаврилович, дело вот каким козерогом оборачивается. Это мы здесь, за двадцать километров от линии фронта, понимаем, как могло случиться, что на связь с нами вышел германский офицер, эсэсовец. А там, за Днепром, особо разбираться в ситуации не станут. И, если вдруг случится, что мы хоть на какое-то время окажемся в окружении, то есть на оккупированной врагом территории, — а при нынешней ситуации на фронте такое исключать нельзя, — тогда уж дела наши будут совсем плохи. Разом всплывут и наши переговоры с немцами, и наше «добровольное» пребывание в тылу врага; и тут уж, по законам военного времени…

— Если и в мирное не очень-то старались вникать в ситуацию, — задумчиво признал «бургомистр», на минутку забыв, что перед ним офицер НКВД. Впрочем, теперь они чувствовали себя заговорщиками, от поведения каждого из которых зависит их общая участь.

— И каков же выход? — спросил старший лейтенант, слегка приглушив голос.

— Это вы меня спрашиваете?! — испуганно отшатнулся городской голова. — Разве не вам решать такие вопросы?

— Но вы же понимаете, что, если мы будем бездействовать, майор Гайдук не только безнаказанно сможет орудовать в нашем тылу, в органах… Он еще и предстанет в облике героя, добывшего важные сведения о вражеском десанте. Причем сведения, подтвержденные ночной атакой противника. Таким вот козерогом все может обернуться.

Кречетов дипломатично прокашлялся, немного пометался по кабинету и, наконец, произнес именно то, что хотел услышать от него энкавэдист:

— По всем признакам, тут дело партийной важности. А в таких делах члены партии всегда прислушивались к тому, что решат «органы».

— Опять затеваете эту словесную канитель? — одернул его Вегеров.

— Никакой канители. На сей раз — никакой. Я соглашусь с любым вашим решением, исход которого конечно же останется между нами.

— То есть в наших общих, государственных и партийных, интересах — убрать этого Гайдука, — не очень-то решительно, как бы размышляя вслух, произнес Вегеров, возводя, таким образом, расправу над майором в ранг обоюдного решения. — Причем сделать это при первой же возможности. Такой, значится, козерог у нас вырисовывается.

Услышав это, Гурька смахнул с лица маску городского придурка и, неслышно перекатываясь с пятки на носок, убрался из приемной.

27

— А, ты опять здесь?! — вяло как-то удивился начальник походного госпиталя капитан Зотенко, увидев Евдокимку въехавшей на территорию госпиталя на санитарной машине.

— Как видите, — без какого-либо вызова, скромно потупив глаза, ответила курсистка. — Я ведь уже говорила, что хочу служить у вас.

Заметив, что вслед за курсисткой на землю спускается медсестра Вера Корнева, эскулап-капитан недовольно покряхтел в ответ, однако поступаться принципами не пожелал.

— Только тебя нам сейчас и не хватало, — пробубнил он.

— Но теперь я появилась по приказу командира полка и начальника штаба.

— Точно, она у самого полковника Селиванова разрешения спрашивала, — тут же подтвердила Корнева.

— Если по приказу, тогда уже не «появилась», а «прибыла», — начальник госпиталя сжал тоненькие, словно шнурки, и почти бескровные губы.

— Так точно. Прибыла. Для прохождения этой, ну, санитарской медслужбы…

— Вот именно: «санитарской медслужбы», — поморщился худощавый, бестелесный какой-то капитан. Затем он долго протирал запыленные очки еще более запыленным носовым платочком, не зная, как вести себя с настырной девицей дальше. — И все же это нарушение закона, — Зотенко неуверенно попытался оправдать свое нежелание видеть Евдокимку в составе госпитального штата.

— Саму войну и все, что на ней сейчас происходит, вы, товарищ капитан, конечно же считаете «законными», — попыталась въедливо усовестить его медсестра Корнева. — Ну-ну…

— Ладно, кончаем эту бузу, — сдался эскулап-капитан. — Если командование полка действительно так решило, то… ему виднее, — осуждающе пожал он своими тощими плечиками-крылышками. Начальник даже не пытался скрыть, что недоволен решением полковника, но вынужден подчиниться.

— И даже не сомневайтесь. По мудрости своей, командование в самом деле зачислило Евдокию Гайдук в личный состав и поставило на довольствие, — победно, с явным намерением хоть в чем-то досадить, дожимала его Вера, наблюдая за тем, как мужчины-санитары снимают с кузова носилки с раненым зенитчиком.

Из небольшого особнячка, наспех приспособленного под операционную, донесся душераздирающий крик какого-то солдатика, судя по голосу, явно мальчишки. Однако встрепенуться он заставил только курсистку, остальные же, в том числе и мужчины-санитары, курившие на ступеньках приемного отделения в ожидании следующей партии раненых, отнеслись к этому всплеску боли без особых эмоций. Когда же вопль повторился, один из санитаров даже проворчал:

— Лучше бы матерился, так оно для души и боли отходчивее.

— Моли Господа, чтобы сам в его шкуре, да на этом же столе, не оказался, — упрекнул его «собеседник по махорке».

Что же касается эскулап-капитана, то он даже не взглянул в сторону операционной, зато стал еще мрачнее и, пусть и запоздало, но все же огрызнулся: