Николай Богачёв - Крах операции «Тени Ямато»

Эта периодизация была условно принята также и Фридрихом Энгельсом, давшим весьма высокую оценку научным трудам Моргана, который «в границах своего предмета… вновь открыл Марксово материалистическое понимание истории…». Будучи исследователем первобытного общества, Морган самостоятельно пришел к убеждению в идее прогресса и единства исторического пути развития человечества.

Можно сказать, конечно, что периодизация, которая существует вот уже больше ста лет, несколько устарела. Быть может, это так и есть, но в таком случае нам остается утешать себя той надеждой, что, как обещают некоторые справочники, недалек тот день, когда в исторической науке будет разработана новая, более совершенная периодизация человеческой истории.

Ну а пока, если уж говорить о научном материализме, то следует сказать, что великие умы современной цивилизации независимо друг от друга и почти одновременно пришли к правильным выводам. Имея в виду этот факт, приходится лишь сожалеть о том, что ныне, на рубеже XXI века, так называемые «ученые» и «эксперты» вновь отваживаются открыто пропагандировать человеконенавистнические концепции, которые сродни разве что воззрениям гитлеровских военных преступников и их нынешних последователей — разного рода и сорта неомилитаристов — таких, например, каковым является один из деятелей националистической группировки «Кокумин Кайги» публицист М. Исидзука, который в одной из своих недавних статей заявил буквально следующее: «В XIX столетии Великобритания создала международный экономический порядок и возглавила его. В XX веке то же самое сделали американцы. Настало время, чтобы Япония изобрела такую международную систему, которая отразила бы ее величие и стратегические интересы».

Яснее не скажешь. К этому хотелось бы добавить лишь то соображение, что поезд всемирного насилия ушел навсегда, и никому никогда не удастся вернуть его обратно. В мире нет таких сил, которым удалось бы колесо историй повернуть вспять…

Итак, на основе исторических данных и проведенных исследований, имеются все основания утверждать, что у японцев первые проявления духовной культуры возникли не «порядка ста веков назад», как это пытается доказать Такэси Умэхара, а значительно позже. По сравнению, например, с Китаем, та же упоминавшаяся здесь письменность в Японии возникла более двух тысяч лет спустя и то лишь на основе китайских иероглифов.

И хотя позже японское идеографически-фонетическое письмо было упрощено и доведено до 1850 знаков, не считая дополнительно применяемой на изменяемые части слов азбуки кана катакана и хирагана, о каком-либо приоритете в части духовной культуры по отношению к другим народам не приходится говорить.

Из Китая же проник на территорию Японии и буддизм, ставший новой и основной японской религией. Но еще до этого он возник на рубеже VI–V века до н. э. в Индии, расцвет его продолжался вплоть до I тысячелетия н. э., и только в конце этого относительно условного отрезка времени начал распространяться на Юго-Восточную и Центральную Азию, а также отчасти на Среднюю Азию и Сибирь.

Распространившись на Японских островах, буддизм в конечном счете оказал значительное влияние на местные верования, в частности на государственную религию будущего — синтоизм, который в результате синтеза двух религий со временем приобрел сугубо японские национальные черты.

Более поздний период в развитии процессов по приобщению японцев к эпохе цивилизации, к той, которая для других народов, проживающих на континенте, уже была прошедшим этапом, в первую очередь объясняется оторванностью Японских островов от Азиатского материка и обусловленными этим обстоятельством трудностями в экономических и культурных связях…

Таковы только некоторые факты, убедительно опровергающие непомерно претенциозные учения некоторых идеологов и апологетов современного японского милитаризма о некоей особой, самой якобы древней и самостоятельной духовной культуре нации Ямато, нации будто бы в культурном и расовом отношении уникальной.

Здесь отдельные, пусть и значительные экономические успехи страны еще ни о чем не говорят. Причины и следствия этого, на первый взгляд, казалось бы даже парадоксального явления более чем известны. И если кое-кто продолжает считать, что рост количества и качества выпускаемого совокупного общественного продукта в Японии достигнут будто бы из-за исключительной одаренности нации, то здесь этот «кое-кто» впадает в обыкновенный шовинизм и расизм.

Да и дело тут вовсе не в техническом прогрессе. Как уже здесь говорилось, до второй мировой войны количество и качество японской промышленной продукции были намного ниже мировых стандартов, не говоря уже о военной технике, которая в то время застыла где-то на уровне 30-х годов. Но, несмотря на это, японская военщина всюду рвалась в бой, спекулируя тогда на другом, на беспредельной вере в «божественность» императора со всеми вытекающими отсюда патолого-идеологическими последствиями, прикрываясь насквозь фальшивым лозунгом «Великой Восточно-Азиатской сферы совместного процветания» под эгидой, разумеется, Японии.

Тогда, к моменту начала второй мировой войны, большинство населения внутри страны хоть и на время, но все же одурачить сумели, однако вне Японии ни в одну из милитаристских и шовинистических концепций японцев не верил никто.

В изысканиях по вопросу об «исключительности японской нации» кроме антрополога Такэси Умэхары задействованы и другие философы — вроде Тадао Умэсао, директора национального этнографического музея в Осаке, в котором в настоящее время размещен Центр японологии. Сотрудник этого учреждения биолог Киндзи Иманиси на полном серьезе утверждает, что, когда японцы общаются с обезьянами, у последних, как закономерность, возникает обостренное чувство восприятия деталей окружающей среды.

В том же центре эксперт по японской культуре Уэяма, нимало не смущаясь, обнародовал данные своих опытов, согласно которым шимпанзе, обитающие в ареалах Европы, будто бы более рациональны, эгоистичны, нежели те из них, которые живут на Востоке, и «склонны к действиям в духе одного из направлений буддизма, присущего исключительно японцам, — дзэн-буддизму».

Подобные «философы», как однажды справедливо заметил журнал «Фар Истерн экономик ревью» в тех статьях, часть из которых уже цитировалась, теперь образуют так называемую «киотскую школу», чье кредо активно направлял и поддерживал бывший премьер-министр Японии Ясухиро Накасонэ.

Когда одного прогрессивного японского журналиста спросили, что он думает относительно опытов, проводящихся в «киотской школе», тот после некоторого раздумья ответил: «Конечно, чтоб это сказать, нужна неуемная зоологическая фантазия, скрытые истины которой обычно выплескиваются после седьмой чашки сакэ. Но, чтобы этому верить, необходимо уже выпить на три чашки больше, причем в неоднородной смеси, или, как говорили раньше у вас в России: «ерш, медведь», а попросту — какой-нибудь дьявольский коктейль».

Тут, как говорится, комментарии излишни. Все тут предельно ясно: и сами концепции, и оценка их нормальным, здравомыслящим человеком…

В средневековых японских хрониках, так называемых «Кодзиках», много говорилось о варварах, военно-феодальных японских правителях, сегунах и самурайских подвигах, а также подробнейшим образом описывались генеалогические древа «потомков богов» — японских империалистов, между прочим до самого 1868 года никогда не обладавших реальной государственной властью.

И только лишь в 1868 году, когда помещичье-буржуазная революция Мэйдзи свергла власть сегунов из феодального рода Токугава, она тут же в законодательном порядке восстановила абсолютную власть императора. После этого переворота в верхах к власти пришло буржуазное правительство во главе с Мацухито. Несмотря на сохранение феодальных пережитков, которые по существу в «обновленном» обществе оставались еще очень сильны, централизованное правительство тем не менее вплотную занялось проведением в стране буржуазных социально-экономических преобразований, Всемерно укреплялась власть императора и быстрыми темпами происходила консолидация отдельных капиталистических промышленных объединений.

С этого периода Япония прочно встала на путь капиталистического развития, вследствие чего в ней стала бурно процветать военная промышленность. Быстро возникали и крепли разносторонние внешние связи. Молодой и уже агрессивный японский капитализм, наращивая военные мускулы, не забывал и о соответствующей идеологической обработке «вновь возрожденной» Страны Ямато.

Наряду с насаждением культа, обожествлением императора, в народе одновременно создавалась иллюзия «кровного родства» всех японцев или, иначе говоря, тех милитаристско-националистических тенденций, которые в конечном счете привели страну на исторически уже проторенную тропу великодержавных экспансий.