Лучший частный детектив - Молчанова Ольга Павловна

— Ну ты даёшь! А если он причастен…к преступлению?

— Это вряд ли.

— Почему ты так уверен?

— Во-первых, Егор мне понравился: а я в людях разбираюсь. Кроме того, как я тебе уже рассказал, именно у Дины в кармане оказались серьёзные улики.

— Ты хочешь сказать, что Дина — организатор убийства?!..

— Всё возможно. Смекнула, что обстоятельства подходящие: ищут виновного в гибели первой студентки, выпавшей из окна, так что всё дальнейшее с её подачи будет выглядеть правдоподобно.

— Своеобразный плагиат…

— Ну да, почти так.

— Ну, а зачем же тогда она обратилась ко мне? Так бы всё и сошло на нет, само собой.

— Так она ведь не знала, что в милиции дело закроют. Думала, что сможет тебя перехитрить и направить следствие по ложному пути. Хотела снять с себя подозрение.

— Но не рассчитала свои силы, испугалась…

— Вот именно.

— Всё это пока лишь версия. Доказательств никаких. Есть только часы как улика и странная записка.

— Тебе надо встретиться с Егором, — уверенно произнёс Борис, поставив точку в этом утреннем диспуте.

Егор все эти дни порывался поговорить с отцом, но разговор откладывался. В университет он не ходил, и, запершись в своей комнате, с утра до вечера лежал на диване, на уговоры матери «поесть чего-нибудь», отвечал отказом. Она ещё несколько раз порывалась поговорить с ним, в результате парень закрыл дверь на замок, указав тем самым на бесполезность её материнских порывов. В семье вообще не приняты были «разговоры по душам».

…Однажды, когда Егору было лет десять, он подрался с мальчишками во дворе. Прибежав домой, плакал от обиды и боли. Мать хотела успокоить сына, прижала к себе, гладя его белобрысую головку, приговаривая что-то ласковое. Отец грубо оттолкнул Егора от матери со словами: «Не делай мне из него девчонку! Со своими проблемами он сам должен разбираться, а не распускать сопли. А то так и будет: чуть что — за мамину юбку хвататься!».

Потом ещё несколько раз отец выражал негодование по поводу детских слёз и жалоб. В конце концов, не только в отношениях между отцом и сыном, но и в общении с матерью возник непреодолимый барьер.

…Прежде чем встречаться с Егором, надо было выяснить некоторые детали. Для этого следовало поговорить с Корсунским-старшим. И после обеда Вера решила ему позвонить. Но разговор получился достаточно сдержанным.

Корсунский явно не горел желанием видеть у себя в доме журналиста, но встречу всё-таки назначил.

Вечером Вера отправилась по указанному адресу. Дверь открыл Павел Витальевич с курительной трубкой во рту. Разговор ему был неприятен, и он даже не пытался это скрыть. Особое напряжение возникло, когда речь зашла о тёте Егора, Александре Корсунской.

— Я не понимаю, почему этот вопрос вас заинтересовал. Это, как говорится, было давно и неправда.

— В том то и дело, что это всё правда. Но пока, получается, полуправда. За полной картиной событий я к вам и пришла.

— Ну что сказать? Саша была трудным ребёнком. Она слишком…нервозно воспринимала действительность. В результате, в период полового созревания, ну, вы понимаете, с ней произошёл кризис, и она…заболела.

— Но ведь у неё был ребёнок? Кто его отец и почему вы об этом ничего не сказали?

— Почему я вам, скажите на милость, должен что-то рассказывать? Вы напросились на эту встречу, сам я вас не приглашал и совершенно не понимаю вашего интереса к тайнам нашей семьи.

— Значит, вы не отрицаете, что тайны всё-таки есть?

— Я прожил достаточно долгую жизнь, чтобы утверждать, что тайны есть в каждой семье.

— Но я интересуюсь этим делом как журналист. Мне нужно разобраться в деталях.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я чувствую, что тайны вашего семейства имеют значение для событий сегодняшнего дня.

Павел Витальевич вздохнул, закурил трубку и высокомерно произнёс:

— Ничего не понял. Всегда считал, что среди женщин-журналисток в основном фантазёрки и домохозяйки по призванию. Спрашивайте, что вас конкретно интересует.

Вера проигнорировала эту бестактность.

— Что случилось с вашим братом Григорием? — при этих словах лицо собеседника будто покрылось серой пеленой, он явно не ожидал такой прыткости от «назойливой журналистки».

— Сразу предупреждаю: это происходило давно, ответственности за прошлое никто из членов семьи не несёт, и поливать грязью нас я вам не позволю!

— Павел Витальевич, никто не собирается поливать грязью вашу семью. Я вам уже сказала, что веду расследование, и потому мне необходимо кое в чём разобраться в связи с гибелью студентки, об этом сейчас ходит столько разных слухов.

— Григорий был порочным субъектом до мозга костей. И смерть его была закономерностью. Семья после этого вздохнула с облегчением.

— Почему вы ничего не рассказали о нём своему сыну?

— Зачем Егору знать о своём дядьке мерзавце?

— Ради правды, наверное.

— Правда, правда… Кому нужна такая правда?

— Ну, не знаю…

— А не знаете, так и не говорите.

— Скажите, и правду о своей тётке Егор не должен знать?

— О чём вы?

— Что его родная тётя Александра попала в психиатрическую клинику, умерла в Германии.

— Да, сестра лечилась в Йене, отец оплачивал. Я участвовал как мог. Отвозил её туда. Отец к тому времени сильно пил, а мать лежала при смерти, у неё был рак, — каким-то потухшим голосом сказал он.

— Что с Александрой произошло потом?

Корсунский молча вышел из комнаты, его не было несколько минут. Вера огляделась и присела на чёрный кожаный диван. Вернулся он в комнату с какой-то бумагой в руках. Подал её Вере, это была телеграмма из Йены, датированная 1983 годом. Вера прочитала вслух: «Примите соболезнование. Ваша дочь Александра Павловна Корсунская скончалась 3 марта».

— А кто-нибудь из семьи потом связывался с врачами, узнавал подробности? Где она похоронена?

— Никто ничего не узнавал! Не до того было. Я же вам сказал, родители болели. Мне было некогда.

— Спасибо, Павел Витальевич, — подчёркнуто вежливо произнесла Вера и вышла.

…Она шла домой под впечатлением вопиющей душевной скупости этого человека. У неё тоже в детстве отношения с отцом складывались непросто. Но чтобы вот так похоронить в памяти родных сестру и брата!

Вспомнился случай из детства. Именно к отцу она бежала всегда с новыми своими идеями. С детства придумывала стишки, очень любила рифмовать строки. Правда, интереса дочери к поэзии он не одобрял, а она ждала его, одобрения и признания… И как-то, ей тогда уже исполнилось шестнадцать, она попросила его послушать очередной «шедевр». Самой ей очень нравилось стихотворение, казалось, что в нём столько смысла, глубины…

Облака отражаются в снегах,

А звёзды в осенних лужах.

Сарафанчик мой был в кружевах, —

Ничего не осталось от кружев.

Ах! Растают ли те снега?

Ах! Просохнут ли эти лужи?

Где мне новые взять кружева? —

Сарафанчик мне к лету нужен.

Отец выслушал, хмыкнул и произнёс: «О чём это? Причём здесь сарафанчик? Тебе что, носить нечего?». Вера попыталась объяснить: «Ну, как ты не понимаешь? Это об утерянных мечтах, о разочаровании и, в то же время, о надеждах на будущее». «Так бы и писала, зачем эти облака, кружева?».

Было обидно и почему-то стыдно. Она тогда проплакала весь вечер, и в дальнейшем к отцу со своими произведениями уже никогда не обращалась. Даже прятала свои поэтические тексты, старалась, чтобы они не попадались ему на глаза.

— Вера Николаевна! — вдруг за спиной послышались шаги, её догонял Егор. — Я всё слышал. Отец ничего мне не рассказывал. Никогда не рассказывал.

Вера постаралась взять себя в руки и произнесла довольно строго:

— Наверное, он щадит репутацию вашей семьи.

— Разве враньё способно защитить репутацию?

— Он это делает, как может.