Час пробил - Виктор Львович Черняк

маленькие пенные волны щекотали ступни. Как несколько дней назад, когда она купалась и появился человек в синей фуражке. «Все, как тогда… море необыкновенно красивое. Барнс, надо же так…» — проносилось у нее в голове.

— Миссис Уайтлоу, — услышала она и повернулась. Рядом стоял Харт. — Что будем делать?

— Вы о чем? — удивилась она.

— Да так. Вообще. — Харт тяжело опустился на песок.

По берегу шел какой-то человек. Поравнявшись с ними, он дружелюбно кивнул и спросил:

— Надеюсь, купаться не собираетесь?

— Почему бы и нет? — рассеянно ответил Харт.

— Акул тьма! Столько этих тварей давно не видел. Вода вокруг них так и кипит. Совершенно озверевшие, как будто запах крови почуяли. А это всего лишь нефть пролилась.

Элеонора и Харт посмотрели друг на друга и поняли, что подумали об одном и том же: куда делись руки и голова.

— Купаться в вашем бензине не собираемся, — процедил Харт, — так что не волнуйтесь. Большая утечка?

— Нет, — мотнул головой человек. — Совсем немного.

— Знаю я ваше «немного». То-то вас там столько, — подытожил Харт. — Развели грязищу. А кому охота нырять по уши в дерьме?

Парень повернулся и пошел назад. Они молчали еще минут десять, потом Харт поднялся.

— Может, хватит?

— Что — хватит? — решила наконец добиться определенности Элеонора.

— Может, хватит морем любоваться, — уклонился

Харт. — Поехали?

— Поехали. — Миссис Уайтлоу посмотрела па Харта и уже па ходу спросила: — Почему вы сделали вид, что фамилия Уиллер вам неизвестна?

Харт остановился, внимательно посмотрел на миссис Уайтлоу и совершенно невозмутимо ответил:

— А почему вы решили, что я сделал вид? Эта фамилия мне действительно неизвестна.

— Введите, — говорит полковник, — не думаю, что он будет запираться, а впрочем…

Двое вводят высокого тощего мужчину с оттопыренными ушами и по-детски обрезанной косой челкой.

— Садитесь, — не поднимая головы, замечает полковник.

Вошедший садится, острые колени торчат в разные стороны. Он сжимает кулаки, чтобы унять дрожь.

— Вы наделали много ошибок, Кот. Непростительно много! — Полковник смотрит прямо в глаза скучающим телезрителям, и те видят, что у него доброе, чуть усталое лицо.

— Так уж и много, — кричит из глубины холла какой-то мужчина. — Совершеннейшая чушь! Давайте «Очевидное-невероятное». Невозможно смотреть такую галиматью.

— Не нравится — не смотрите! Очень милый полковник, — отвечает женский голос.

В холле темно, поэтому множество анонимных смельчаков сразу же принимают участие в дискуссии.

— Хорошо, хоть не хоккей, — вздыхает еще одна женщина, — где какой-то Прессинг идет по всему полю…

— Чем вам хоккей-то плох? — возмущенно парирует мужской фальцет. — И хоккей им плох, и дюдики не подходят. Нормальный дюдик. Чего еще желать? Полковник есть? Есть. Седой? Седой. «Беломор» курит? А как же. Пара блондинок мелькала? Мелькала. Три погони, четыре перестрелки, две очные ставки и шесть допросов. Чего еще надо?

— Пойдем, — шепчет Наташа.

Они поднимаются.

На улице свежо. Ветер с моря. Впереди на выдающихся далеко в море бетонных мостках светится гирлянда разноцветных лампочек. Они подходят к мосткам. В самом дальнем их конце, на скамейке, почти нависающей над морем, одинокая фигура. Женщина сжалась, порывы ветра развевают длинные светлые волосы.

— Жанна?

— Не знаю. Вряд ли. — Теперь Лихов тянет в сторону от мостков, хотя только что они хотели пройти по ним. Если

там над волнами сидит Жанна, надо будет что-то говорить. Если не она, человек все равно ищет уединения, ему неприятен чей-то шепот над ухом. Может, и наоборот, она надеется, что подойдет кто-то, кого она давно ожидает, положит руки на плечи и скажет: «Я пришел. И ждать-то надо было каких-нибудь десять лет». — «Нет, всего восемь», — поправит она. «Ну, раз восемь, — с ироничным облегчением вздохнет он, — тогда и вообще говорить не о чем».

— Андрюша, кто убил доктора Барнса? И почему так жестоко?

— Видишь ли, Элеонора подобралась слишком близко к тайне, которую охраняют какие-то могущественные люди. Они хотят ей показать, что не следует слишком много знать о том, что по-настоящему их волнует. Это убийство — в назидание…

— В назидание?

— Скорее всего. Те, кто убил Барнса, надеются, что другие будут держать язык за зубами. Они хотят устрашить и друзей Барнса, и Элеонору. Наверное, так. Может, и нет. Все зависит от намерений противной стороны. Мы ничего пока не знаем о сэре Генри и тех странных узах, что связывают Барнса, Харта и Сола Розенталя.

— Почему же не знаем? Знаем, что они вместе воевали на Тихом океане. Знаем, что бомбили Нагасаки.

— Положим, Нагасаки они не бомбили, а только летели на разведывательном самолете утром девятого августа.

— Около одиннадцати, — добавляет Наташа.

— Около, — соглашается он. — Ну и память.

Навстречу идет странная пара. Ей лет сорок, ему двадг цать. Они держатся за руки и не отрывают глаз друг от друга. Она в развевающемся платье, сшитом из пестрых ту^ рецких платков. Он раздет по пояс, на груди что-то тускло блестит, в руках небрежно свернутая рубашка.

— Любите ли вы Брамса? — говорит он томным, проникновенным басом.

— Обожаю, — отвечает она.

«Бедный Брамс», — думает Наташа. «Бедный Брамс», — думает Лихов. «Унылая семейная пара», — думает о них дама в платках. Ее поклонник ни о чем не думает. Никогда. Хотя и темно, это видно по глазам. В них отражается чехол на руль, теннисные ракетки весом от тринадцати с половиной до четырнадцати унций, «адидасы». Он даже не представляет, что немецкий сапожник Ади Дасслер почти наверняка не отдыхал на чужие деньги на море, не гулял по ночному берегу с дамами бальзаковского возраста, завернутыми в турецкие платки. Он работал, он, может, даже не слышал о Брамсе.

— Осуждаешь их? — Наташа кивает вслед странной паре.

— Боже упаси! За что? — Лихов неискренен. Он понимает, что она понимает, что он понимает, и так далее…

— Был фильм с названием «Любите ли вы Брамса?»… — он хочет как-то сгладить возникшую неловкость.

Наташа молчит. Она смотрит, как женщина, сидевшая в конце мостков, переступает свет и тени лампочной гирлянды. Идет медленно, ветер прижимает длинную юбку к икрам ног. Женщина спускается со ступеней как раз в тот момент, когда ценители Брамса пересекают ее путь. Кавалер указывает на нее пальцем и громко смеется. Его смех летит над морем.

— В этом фильме прекрасная музыка, — Лихов хочет что-то сказать, чтобы заглушить безобразно громкий смех.

С высокого дерева к кустам стремительно проносится черное трепещущее существо: или ночная птица, или летучая мышь, или большая тропическая бабочка.

— Бабочка. — Наташа думает, почему так жестоко смеялся этот парень над женщиной, которая оказалась в одиночестве здесь, на юге, где всем как будто предопределено быть вдвоем.

— В Индонезии есть художник, он создает картины из крылышек