Избранное. Том 1. Невидимый всадник. Дорога на Рюбецаль - Ирина Романовна Гуро

была та самая длинная кавалерийская шинель Жана, предмет зависти наших мальчишек.

—      Подумаешь! Лежишь, как принцесса, на нижних нарах и еще привередничаешь, — отозвался сверху Котька.

—      Почему мы стоим, а? — Наташа приготовилась снова улечься, но в это время у вагона показался Жан с Володей Гурко, и она поспешно стала укладывать косы вокруг головы.

—      Здравствуйте, товарищи бойцы, — сказал Озол.

Мы нестройно ответили.

Володя объяснил, что впереди бандюки разобрали путь, но их отогнали, и теперь там идет ремонт, Выходило, что мы проторчим здесь долго.

Жан стоял в картинной позе и курил трубку.

—      Слушайте, хлопцы! — сказал Микола.и— Я знаю эту местность. Здесь, вон под насыпью, дорога в бывшее имение бывшего графа Дурново...

—      Ах, вы с графом были знакомы домами! — сейчас же вставил Котька.

—      Так я же приезжал сюда... — пытался объяснить Микола, но Котька не унимался:

—      Да-да, ты приезжал охотиться. Густопсовая охота.

—      Просто псовая, — пробасил Володя.

—      А у них, у графов, густо... — настаивал Котька.

Наташа приподнялась и шлепнула Котьку туфлёй по голове:

—      Дайте человеку слово сказать, треплы!

—      Мой дядька у графа конюхом служил, — наконец выдохнул Микола, — у графа кобылка была...

—      Конюхом? Фи! Мезальянс! — опять перебил Котька.

—      До чего невежда! — возмутилась Наташа. — Мезальянс — это неравный брак!..

—      А я про что? Про графа и кобылку. Ясно сказано было: любимая кобылка...

Володя хохотал, повиснув на железной ступеньке. Жан улыбался, не выпуская изо рта трубки.

—      Ну вас к чертовой матери. Я же к чему говорю: давайте сходим искупаться, там пруды — закачаешься!

—      Жан! Пусти купаться! — заорал Котька и спрыгнул на насыпь. — Отпусти! Все равно стоим! А то вшивость разведем!

Жан нахмурил брови и вынул трубку изо рта:

—      Не все. Девушки, ты, ты и ты... Вы идите. Остальные на местах.

—      Ура! — закричал Котька.

По дороге Микола рассказывал об удивительной жизни его дяди у графа Дурново, о том, что места эти славились своей живописностью:

—      Такой журнал был: «Имение и...» В общем, имение и что-то...

—      Имение и наводнение? Имение и затруднение? — подсказал Котька.

—      Заткнись! — вышел из себя Микола. — «Усадьба и...»

—      Усадьба и свадьба? — не унимался Котька.

—      «Дом и усадьба» — вот какой журнал! Так там фотографии этого имения печатались, — наконец высказался Микола.

Проселочная дорога игриво петляла между кустами дикой акации и вдруг пошла круто-круто вниз, а там, внизу, замерцали необыкновенно ясные, словно только что протертые стекла окон, голубовато-прозрачные пруды. Ивы над ними стояли, как девы в печальном хороводе, полоскали свои распущенные зеленые волосы в воде. А выше толпились дубы, и вырезная их листва узорчатой росписью впечатывалась в синее небо. Трава росла здесь неестественно темная, местами казавшаяся почти черной, с блестками ромашек и металлическими пуговками лютиков.

Победительная прелесть этих мест обдала нас холодком. Мы молчали, готовые утонуть в этом покое, в этой красоте.

—      Уйдем от ребят, — потянула меня за руку Наташа. — Искупаемся вон там, подальше.

Она потащила меня в заросли камыша. Маленькая песчаная отмель лежала ребристая и светлая, как лист рифленого железа, брошенный на берегу.

Искривленная ветла изогнулась над водой, далеко выдаваясь вперед толстым, сучковатым стволом.

— Будем отсюда прыгать, — распорядилась Наташа.

Она рывком сбросила с себя все и пошла по песку, оставляя на нем глубокие следы своих странно маленьких ног, тотчас же наполняющиеся водой.

Секунда — и она стояла на стволе, раскинув руки, балансируя... Солнечные блики по воде побежали к ее ногам, а ветки одели Наташку светотенями.

—      Ты прямо как Мельпомена, — сказала я, — богиня охоты, которая голая, с луком.

Наташка прыгнула, нырнула.

—      Диана это, Диана! Мельпомена насчет те-а-а-тров! А я — Ди-а-на!

Она плыла все дальше, по-мужски, саженками.

Я прыгнула «солдатиком» и по-собачьи поплыла вдоль берега. В прозрачной воде было видно, как легкое, летучее племя мелких рыбок-сибильков носится между корягами. Верно, так жили здесь и те, кто владел всей этой красотой, — в вечной игре, наслаждениях, беспечности... В бездумной, бесстрастной лени. Или нет... Наверное, тут кипели свои страсти, борьба за чины, за место в свете, за милости двора...

Как это удивительно, что совсем недавно существовал несправедливый, порочный, жестокий порядок, когда одни наслаждались, а другие только мучились. И это было уже на моем веку. И я могла бы прожить жизнь рабой, как многие. И даже не знать о другой жизни! Не знать ничего! Работать двенадцать часов в «пробелках», как у нас на заводе работали женщины, или в упаковочной, где зашивали мешки. И не учиться — только церковно-приходская школа... Верить в бога, справлять церковные праздники... Это я-то? Ну да!.. А Наташка? Ну, Наташку родители дотянули бы до гимназии. Из кожи бы вылезли. А потом? Потом выдали бы замуж за старика, как на картине «Неравный брак». А Федя, наш умный, талантливый математик Федя Доценко, ходил бы за плугом, как его отец, как его дед. И куркули вынули б с него душу, как с отца Гната...

—      Лё-ёлька! — кричала Наташа. — Ты там не утонула?

—      «И в распухнувшее тело раки черные впили́сь», — отозвалась я и поплыла на мелкое.

Песчаное дно приятно пружинило под ногами, я пошла к берегу, сильно размахивая руками. Солнце припекало, от меня валил пар, как от лошади.

—      И-го-го! — неистово заржала я от счастья, от беспричинной радости и запрыгала по воде, высоко вскидывая ноги.

—      Парнокопытное, остановись! — сказала Наташа, выходя на берег.

Она легла на живот, положив голову на сложенные крестом руки.

—      Посыпь мне песок на спину, — разнеженно промурлыкала она.

—      Может, пяточки почесать вашей милости?

—      Почеши. — Наташка повернулась на спину и протянула свою длинную ногу с розовыми ногтями. — Ой, щекотно! — Она ткнула меня ногой в бок: — Полежи спокойно хоть минуту.

Но я никак не могла утихомириться: кувыркалась через голову, зарывалась в песок и потом бежала смывать его, фыркая и отдуваясь.

—      Ты дитё, Лёлька, — сказала Наташа.

— Почему ж это я дитё, а ты не дитё? Только и всего, что ты — здоровая кобыла, а я ростом не вышла.

—      Я женщина, — спокойно сказала Наташа, отжимая мокрые волосы, — а ты еще недомерок.

Я обиделась пуще:

—      Невелика заслуга, подумаешь. И если хочешь знать, у меня тоже была любовь.

—      Да? — спокойно удивилась Наташа.

Невероятно привирая, я принялась рассказывать про свой роман с Валерием. По моим рассказам выходило, что он всячески домогался моей любви и даже говорил мне, что мы «как равнозначащие свободные личности должны шествовать по жизни рука об руку». Но в последнюю минуту шествие отменилось, потому что к Валерию приехала жена.

—      Так. Значит, последняя минута все-таки не состоялась? — задумчиво спросила Наташа.

—      Нет, — виновато ответила я.

—      Не унывай, — покровительственно сказала Наташа, — все еще впереди. А твой Валерий — он ничего. И