Что скрывает правда - Кара Хантер

взгляд на Пэрри, затем идет в ванную и опускается на колени.

– Ну-ну, – говорит она. – Что у нас здесь?

Эта вещь такая маленькая и так тщательно спрятана, что случайный наблюдатель ее не заметит. Пакетик с застежкой «зиплок» плотно прижат скотчем к изогнутому сифону. Однако здесь нет случайных наблюдателей. И они знают, что ищут.

Пэрри пятится назад, к двери, но еще один офицер преграждает ему путь. Еще один офицер, которого пять минут назад здесь не было.

Сержант вытаскивает пакетик и поднимается на ноги. Можно увидеть, что внутри. Кусок белой бумаги, сложенной так аккуратно, будто в ней лежит величайшая ценность, которую надо сохранить.

Сержант раздвигает края пакета, достает бумагу и медленно разворачивает ее. Ее коллега охает, когда понимает, что в ней завернуто.

Серебряная сережка в виде кольца, заляпанная чем-то темным.

А рядом с сережкой – одинокая прядь светлых волос.

* * *

– Это заняло определенное время, потому что он доехал аж до Банбери, чтобы замести следы, но теперь у нас все есть на записях. Бобби Пэрри взял «Форд Мондео» в субботу, седьмого июля, и вернул его – почищенный и помытый – через три дня. Полиция уже едет забирать его.

– Значит, мы можем приступать, мэм?

На линии какой-то треск, но голос Галлахер звучит громко и четко:

– Вы можете приступать.

Мужчины переглядываются, а затем в полном молчании вылезают из машины и идут по дорожке.

Дверь им открывает мужчина с бутылкой пива в одной руке и кухонным полотенцем, перекинутым через плечо. Темные волосы, карие глаза, дежурная улыбка. Улыбка, которая мгновенно застывает.

– Роберт Крейг Пэрри? – говорит мужчина, протягивая удостоверение. – Детектив-констебль Энони Асанти, полиция долины Темзы; это детектив-констебль Фэрроу. Мы приехали арестовать вас.

* * *

Адам Фаули

16 июля 2018 года

19:09

Я не знаю, как мне удалось заставить себя переставлять ноги – бедняге надзирателю пришлось почти тащить меня на себе. Люди, мимо которых мы проходили, должно быть, думали, что я в опасности – что мне необходимо медицинское вмешательство.

Возможно, так и есть, потому что, когда мы добираемся до родильной палаты, я чувствую себя так, будто у меня сейчас разверзнется грудная клетка, – я смутно вижу людей в медицинских халатах и шапочках – я слышу громкую пульсацию у себя в голове…

Кто-то подходит ко мне, берет меня за руки.

– Адам… – звучит голос. Тихо. По-доброму. Знакомый.

Я знаю, кто это… Нелл… Нелл…

– Адам, с ней все в порядке, – говорит она и трясет меня, пытаясь привлечь мое внимание. – С Алекс все в порядке…

Неожиданно зеленая стена расходится, и я вижу ее. Ее волосы разметались по подушке, лицо серое от усталости.

– Адам, – выдыхает она, протягивает ко мне руки, выражение у нее озабоченное, – о господи… ты жутко выглядишь…

Кто-то подталкивает меня вперед, и я беру ее за руку, дотрагиваюсь до ее щеки.

– Алекс, дорогая моя. Прости меня… я так виноват перед тобой…

– Ты ни в чем не виноват. Ни в чем. Я знаю, что произошло… я знаю, что ты этого не делал. – Она сжимает мою руку. – Я рассказала Гису, и все будет хорошо. Обязательно.

Я удивленно смотрю на нее:

– Гису? Но как?..

Я чувствую руку Нелл на плече.

– Это может подождать, – шепчет она. – Сейчас есть более важные вещи.

Она давит мне на плечо, вынуждая повернуться. Мне широко улыбается медсестра.

– Мистер Фаули, боюсь, вы пропустили все самое интересное. Похоже, этой крохе не терпелось родиться на свет.

Когда я беру на руки своего ребенка, то ощущаю тепло его тельца. Он мерно дышит, бьет крохотными кулачками по воздуху, маленький ротик открывается и закрывается. После всех прошедших дней, когда я блокировал свои эмоции и запирал на замок свое сердце, по щекам у меня наконец-то текут слезы, потому что она здесь, и она само совершенство.

Моя дочь.

Совершенная, полная жизни. Такая же красивая, как ее имя.

Эпилог

6 июля 2018 года, 11.26 вечера

Монмут-хаус, Сент-Люк-стрит, Оксфорд

Он на кухне, когда слышит, как входная дверь хлопает и на деревянной лестнице раздаются шаги.

В следующее мгновение она вбегает в комнату под шорох блесток и дробный стук высоких каблуков. В горячем ночном воздухе запах ее духов настолько плотный, что он чувствует их вкус во рту.

Она бросает вечернюю сумочку на стол, перекидывает за спину волосы. На ее лице лучится улыбка.

– У меня получилось, Калеб, – говорит она. – У меня получилось. Двести миллионов, черт побери. И все благодаря мне – не этой кучке самодовольных старых пердунов, а мне!

Он встает, с улыбкой идет к ней:

– Ты восхитительна! Спорим, они ели с твоих рук.

Ее улыбка на мгновение тускнеет, и кажется, что она хочет что-то сказать, но потом явно передумывает.

– Господи, – говорит она, глядя на часы. – Неужели так поздно? Я совсем без сил.

Она хочет пройти мимо, но он хватает ее за плечи.

– Давай, расскажи мне в подробностях, что они говорили.

Теперь его губы в дюйме от ее, и он чувствует жар ее тела. Ее возбуждение… восторг от успеха. Она уже неделями подает сигналы «трахни меня», и, по его мнению, в такую игру нечего играть, если ты не готов играть до конца. Да и вообще, чем Себ лучше него? Ведь она трахнула его – предполагается, что это большой-большой секрет, но Себ, наглый ублюдок, не удержался и растрезвонил об этом.

Она снова хмурится, отстраняется:

– Нет, Калеб. Ты знаешь, что я сказала…

Он улыбается:

– Ай, ладно тебе, Марина, ты же знаешь, что хочешь… ты знаешь, что я хочу… лучше тебя нет… ты неподражаема… ты потрясающе выглядишь, ты пахнешь потрясающе… ты вся такая… ты сводишь меня с ума…

Она качает головой, отталкивает его:

– Ну сколько еще повторять. Я же тебе говорила. Ты мне нравишься, и ты знаешь это, но это только все усложнит.

– Если ты беспокоишься о Фрейе…

– Нет… дело не в этом.

– …Тогда, честное слово, это не вопрос – я в том смысле, что она хорошая девчонка и она мне нравится, но у нас несерьезно. Да и взгляни на себя – боже, на всем свете нет мужика, который предпочел бы ее тебе, если б ему дали выбор. – Он опять улыбается, улыбка у него обворожительная. – Я о том, что зачем пить просекко, когда можно пить нечто настоящее? В полном смысле настоящее.

Но она все качает головой:

– Нет, Калеб. Прости, но нет. Ты плохо слушал меня. Ты