Феникс Лазурный - Влад Сэд

только какие-либо материальные блага, но и вообще ничего. Все, что она хотела, это остаться одной, и жить своей собственной жизнью, без надоевшего ей мужа, поэтому все ее претензии, истерики и скандалы были всего лишь отражением этого желания – быть самой по себе и делать только то, что ей захочется.

–Тыыыыы……. Я все понял, я …………… я ненавижу тебя» – в сердцах крикнул своей жене Ханжин и несколько раз изо всех сил ударил обеими руками по решетке.

В ответ на это, Оксана, резко вскочила со своего стула и отошла в сторону, продолжая все так же пристально смотреть на Ханжина. А он, совсем потеряв самообладание, резко вскочил со своего стула на ноги, крепко прижался своим телом к решетке, и начал бить по ней из всех сил, крича: «Это все она – я не виноват, отпустите меня. Это все она устроила». Затем он начал рыдать, а из его глаз потекли слезы. Через несколько секунд, прибежавшая на шум охрана, схватила Ханжина за руки, и, сковав в наручники, потащила обратно в камеру. В последнее мгновение, Ханжину все же удалось ненадолго вырваться из рук одного из конвоиров и снова посмотреть в глаза своей жене. Тогда он увидел ее прощальный взгляд, такой спокойный и умиротворенный, как никогда ранее.

Вечером того же дня Ханжина вызвали на новый допрос, на котором рядом с уже знакомым ему следователем, появился какой-то новый человек, внешне такой же невзрачный и усталый, но в более дорогом костюме. Этот человек все время очень пристально смотрел на Ханжина, словно записывая его ответы на видео своим взглядом. Новый человек задал Ханжину всего один вопрос о том чем он занимался 4 дня назад и есть ли у него в тот день алиби. На что Ханжин, решив, что ему будет лучше, ответил правду, сказав о том, что в тот день его не было в городе К., так как он ездил в соседний город за новой машиной для перепродажи. Ханжину эта деталь показалась малозначительной. Но в итоге все оказалось совсем наоборот. По окончании допроса, новый человек представился как следователь и сразу же зачитал Ханжину постановление о переводе его в другую тюрьму, в рамках расследования уголовного дела об убийстве директора крупного холдинга в своем особняке. Ханжин выслушал эти слова безразлично, ему было уже все равно, что теперь будет дальше и хотелось только одного – умереть. Той же ночью он попытался повеситься, для этого сделал себе веревку из обрывков рубашки, привязал ее к верхнему ярусу кровати, а затем, одев петлю себе на шею, всем телом резко дернулся вниз. Самодельная веревка не выдержала, ткань лопнула по шву, и Ханжин со всей силы рухнул на грязный, заплеванный пол тюремной камеры. При падении он с размаху ударился своим лицом о бетон, с его разбитого носа и губ потекли струйки горячей крови. От неизбежности своей судьбы и собственного бессилия Ханжин заплакал, размазывая руками по своему лицу крупные капли слез, смешанных с кровью. Через некоторое время он успокоился, перевернулся на спину и затих. В таком положении Ханжин встретил рассвет и своих конвоиров, которые должны были перевезти его в новую тюрьму для продолжения следствия.

Глава 22 Последний шанс?

20 Ноября Среда

В этот день дорога сама привела меня в очередной незнакомый город. Я не знал ни его названия, ни того чем я буду здесь заниматься. Как и любого человека, оказавшегося неизвестно где, меня в первую очередь беспокоил только один вопрос: «Что я делаю в этом месте?». Ответить на него непросто, ведь изначально я всего лишь хотел добраться до берегов теплого, южного моря, но на пути к своей цели, заблудился и почти выбился из сил, так что теперь, даже сам не знаю, насколько еще километров пути меня хватит. Мои душа и тело измотаны после долгих недель скитаний, мысли в голове спутаны, даже взгляд стал какой-то замутненный и блуждающий. Налицо все явные признаки начинающегося безумия. За время своих странствий я растерял почти все остатки своего былого оптимизма, поэтому мне ничего не остается как признать, что мое путешествие зашло в тупик. Я вроде бы должен что-то делать, куда-то идти, но куда? Этого я и сам пока не знаю. Наверное, для начала, чтобы хотя бы не привлекать лишнего внимания, мне нужно попытаться слиться с толпой местных жителей, сделав вид, что у меня тоже есть цель, и я куда-то спешу.

В этом небольшом городишке, я оказался совершенно случайно. Вчера вечером, голосуя на трассе, я остановил огромную фуру, водитель которой великодушно согласился довезти меня до нужного места. В кабине грузовика было тепло и мягко покачивало, поэтому я почти мгновенно уснул и пропустил нужный мне населенный пункт. Водитель фуры, в свою очередь, видимо тоже не совсем понял, куда мне нужно было добраться, поэтому за то время что я спал, он увез меня куда-то очень-очень далеко от нужного места. Когда же я, наконец, проснулся утром следующего дня, то увидел, что нахожусь где-то в неизвестной мне местности, у самых подножий невысоких гор, вершины которых были покрыты густым лесом. В тот момент мне стало ясно, что я окончательно сбился с пути, но ругаться и злиться почему-то совсем не хотелось. Да и кого мне было винить в этом кроме как самого себя? Наоборот, я почему-то подумал, что возможно именно здесь, будет то место, где мне удастся хоть немного восстановить свои порядком подрастерянные душевные и физические силы. К тому же водитель фуры оказался весьма щедрым человеком и напоследок, решив мне хоть чем-то помочь, сунул в мои руки несколько мятых денежных купюр. Эта сумма была небольшой, но с учетом моих скромных потребностей ее мне вполне хватит на пропитание, а вот ночевать я буду, скорее всего под открытым небом. Такой перспективы я уже давно не боялся, привык за долгое время своих странствий, да и ночи в этих местах должны быть еще теплые, самое главное, только чтобы с неба не лил дождь.

Собравшись с силами, я наконец смог преодолеть свою нерешительность и отправиться на изучение того места, где оказался по воле случая. Передо мной открылся небольшой городок, растянувшийся на несколько километров вдоль берега большого, горного озера с очень холодной и чистой водой. Здесь, как и во многих других местах, расположенных вблизи крупных туристических маршрутов, имелась одна главная, а в простонародье – «хлебная» улица, по обеим сторонам которой стояли многочисленные