Час пробил - Виктор Львович Черняк

смотрел в глаза офицера, они были людьми одного круга, — сколько раз вы прыгали с парашютом?

— Тридцать два раза, сэр. — Офицер переминался с ноги на ногу.

— Из них в боевой обстановке?

— Ни разу, сэр. Не пришлось. — Моуди отвечал неторопливо, тщательно подбирая слова и без тени волнения. Даже как-то излишне безучастно, показалось полковнику.

— Свободны, капитан. И попросите следующего. — Штатский откинулся на спинку стула. Без выражения посмотрел на полковника’.

— Следующий, — раздалось во дворе, и в комнату вошел кряжистый офицер, чем-то напоминающий молодого бычка. Короткая шея и мокрый от пота лоб.

— Капитан Байден! — выкрикнул он и крепко сжал кулаки, из правого торчал полотняный угол влажного носового платка.

— Капитан Байдещ— сказал полковник, ни на кого не глядя, — стрелок-радист с прекрасным послужным списком. Воевал в Европе. На его счету несколько сбитых самолетов. Может пилотировать самолеты различных типов, в том числе самолет-разведчик.

— Это важно, — вклинился штатский, — если что-нибудь случится с пилотом, капитан Байден сможет взять на себя управление самолетом. — Он замолчал и совершенно. по-домашнему поинтересовался: — Что, капитан, жарко? Я смотрю, вы мокрый!

Байден ничуть не смутился и, как показалось полковнику, не без иронии разъяснил:

— Нет, сэр. Не жарко. Просто интенсивно работают потовые железы. Наследственность. Отец тоже всегда был мокрый как мышь, сколько я его помню. Младший брат такой же. — Он отер лоб платком.

— Железы так железы, — заключил штатский. — С сегодняшнего дня, капитан, поступаете в наше распоряжение.

Полковник смотрел на блюдо с ананасом, которое стояло па низком столике, так что от двери его не было видно. Все трое помолчали,

Байдену казалось, что оп влип в какую-то скверную историю, но выбирать не приходилось. Штатский был мужиком довольно приятным, с мягкими манерами и ласковыми глазами. Байден знал, что от таких добряков можно ждать самого худшего. Военный опыт подсказывал:/ ловчить на войне глупо. Никогда не знаешь, где тебя подстерегает окончательный вариант. Это были не его слова. Так говорил прибывший вместе с ним пилот, капитан Гурвиц. «Главное, старина, — говорил он, — избежать окончательного варианта, остальное приложится. Кто живет, тот до всего доживает».

Сентенция, правда, оставляла неясным, до чего доживает тот, кто живет, — до чего-то хорошего или до чего-то плохого. Но в такие тонкости Байдену лезть не хотелось: главное — жить. Когда живешь, обязательно что-нибудь придумаешь. Иногда хуже, иногда лучше, но хоть что-то. В школе Байден был учеником не из лучших. Из всей латыни он запомнил лишь одно изречение: «Даже боги не могут сделать бывшее не бывшим». Он любил эти слова. На войне они приобрели для него свой, особый смысл. «Если со мной что-нибудь случится, помочь уже никто не сможет. Даже боги не смогут сделать бывшего Байдена настоящим».

— Позовите следующего, — услышал Байден. Он повернулся на каблуках и вышел, так и не поняв, сделал ли он шаг на пути к тому, чтобы настоящий Байден стал бывшим, или нет.

В комнату вошел очень маленький человечек с хитрыми живыми глазами и до смешного короткими ножками. Полковнику окружающие были давно не интересны, все окружающие, и он даже не поднял головы. Штатский вздрогнул и еле сдержал усмешку при виде такого нелепого создания. Молодой человек был худеньким, раннюю лысину обрамляли короткие жесткие волосы, лицо и руки покрывали крупные блеклые веснушки.

Штатский был из тех, кого называют баловнями судьбы — подтянутый, породистый, обаятельный, — и при виде

уродливых коротышек всегда думал: «Боже! Как бы сложилась моя судьба, если бы я родился таким? Наверное, бедняга нещадно страдает». Холеные красавцы часто допускают ошибку, потому что те, кого они хотят пожалеть, вовсе не страдают: их поддерживают, как компенсация за прочие недостатки, уверенность в собственных силах и ощущение титанической внутренней энергии, обладанпе которой все — любовь ближних, поклонение друзей, страх врагов.

— Капитан Гурвиц, — отрубил коротышка, и штатскому послышался в этих словах вызов, хотя каменное лицо капитана было, скорее, бесстрастно.

— Капитан Гурвиц один из лучших наших пилотов. — Полковник не отрывал головы от раскрытого дела. — Более шестидесяти прыжков, из них восемь в боевой обстановке. Боевых вылетов двести сорок. Неоднократно награжден, в том числе и Пурпурным сердцем. Прекрасно знает театр боевых действий. Во всяком случае, наш театр. — Полковник оглянулся на крупномасштабную карту северо-западной части Тихого океана.

— У меня нет вопросов к капитану, — щелкнул пальцами штатский.

— Жаль, — совершенно отчетливо произнес Гурвиц.

— Не понял? — агрессивно вопросил штатский.

— Я горел искренним желанием ответить на ваши вопросы, — спокойно пояснил нелепый молодой человек.

— Да ну? — Штатский оторопел, потом собрался и, приняв предложенную игру, добавил: — Вы — шутник!

Полковник вознегодовал: «Идиот! По фигурам высшего пилотажа соскучился! И плевать, что кабинет полковника и небо на высоте двадцать тысяч футов не одно и то же?» Он уже приготовился выпалить про фигуры пилотажа, которые на земле оборачиваются нахальством, когда штатский произнес:

— Молодцом, капитан! Нечего класть в штаны перед начальством. Мы все делаем одно дело — и старшие, и младшие. И неизвестно чему обязаны удачей: мужеству младших или изворотливости старших. Вечером улетаем, капитан. Вы свободны.

Гурвиц вышел. Глядя на его узкие плечи и большую лысину, штатский поразился, как в таком тщедушном тельце уживается дух настоящего мужчины.

— Отличный мужик, — подытожил он. — Я доволен вашим выбором, Макбрайд. Вы здорово выручили нас. Народу тьма, а найти нескольких нормальных парней не так уж просто. Верно? Думаю., ваша работа будет оценена по достоинству. — Он бросил взгляд на скромную орденскую планку на полковничьем кителе, который висел на спинке стула. — Кстати, врач из резервной тройки менее надежен профессионально?

— Скорее, наоборот, сэр. Хирург весьма опытный. — Полковник почуял неладное.

— Так что же?

— Быв_ают отклонения, сэр. — Полковник выразительно потер подбородок, как человек, проверяющий, чисто ли он выбрит.

— Виски?

— Нет, вина. Дорогие.

— Тоже интеллигент. Но интеллигент-аристократ. Недовольство, но другого сорта. Он во дворе? — Полковник привстал. — Нет-нет. Только покажите.

Штатский подошел к окну.

— У виллиса. Рядом с Байденом. К нам в профиль. Высокий. С вытянутым лицом. Длинноносый. — Полковнику явно не хватало простого жеста указательным пальцем — он знал, воспитанный человек себе такого не позволит, — поэтому уточнял, чтобы исключить визуальную ошибку штатского. — Капитан Уиллер, — вспомнил он наконец немаловажную деталь.

— Спокоен. Неразговорчив, — отметил штатский, — не суетится по пустякам. То, что надо! Толстяк, худышка, и… Росинант. Троица Сервантеса! При некотором воображении… Это и есть основная тройка — Байден, Гурвиц, Уиллер, — не так ли, полковник? — И он снова, уже демонстративно, посмотрел на полковничий китель с орденской планкой.

— Совершенно верно, сэр, — пробормотал внезапно уставший хозяин кабинета.

Вечером капитаны Уиллер, Байден и Гурвиц вылетели в