Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн)

— Я говорю о Мирандо.

— Он мне не приятель, — ответил Эрнандес.

— А здорово мы охладили вчера его пыл, — Эрнандес наполнил бумажный стаканчик, Паркер отпил из него, затем вытер рукой губы. — Нас пятеро вошло в ту квартиру, а этот сукин сын вытаскивает из рукава свою пушку и целится в нас. Вшивый подонок. Он оставил всех нас в дураках. Читал сегодня? «Мирандо обводит полицейских». Об этом мерзавце пишут все газеты.

— И все же он мне не приятель, — твердо повторил Эрнандес.

— Ну-ну, — Паркер хотел развить свою мысль дальше, но неожиданно перевел разговор на другую тему.

— Что за женщина приходила к тебе? — спросил он.

— Ее зовут миссис Гомес.

— Что ей нужно?

— У ее сына какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я с ним поговорил.

— Какого дьявола? Ты что, священник?

Эрнандес пожал плечами.

— И ты что, собираешься пойти? — спросил Паркер.

— Пойду, как только закончу со своими делами.

— Наверное, ты все же священник.

— Наверное, — ответил Эрнандес.

Паркер подошел к вешалке и снял с крючка темноголубую панаму.

— Я собираюсь отлучиться. А ты, если что-то услышишь, скажешь.

— Ты о чем? — спросил Карелла.

— Все о том же. Об этом подонке Мирандо. Не мог же он раствориться в воздухе? Наверняка, нет. Если бы ты был на его месте, куда бы ты убежал?

— В Россию, — ответил Карелла.

— Знаешь, я все же думаю, что он вернулся. И находится где-то здесь поблизости. После того, как мы его не схватили, навряд ли он будет искать пристанище в Риверхеде. Куда ему остается бежать? Домой. Домой, в 87-й участок. И если он где-то неподалеку, держу пари, здесь каждому известно о нем. Так что, Энди Паркер будет действовать по обстоятельствам. — Подойдя к столу, он открыл верхний ящик, достал оттуда запасную кобуру с револьвером и пристегнул ее у правого кармана.

— Не слишком гни спину, — произнес он уже в проходе. — Думаю, ты и не нуждаешься в этом совете.

Его шаги отозвались эхом в длинном коридоре. Эрнандес смотрел вслед спускающемуся вниз по железным ступенькам Паркеру. Отведя взгляд, он заметил, что Карелла наблюдает тоже, но за кем-то другим. Их взгляды встретились. Никто не сказал ни слова. Молча они принялись за работу.

Ацусена Гомес принадлежала к тем счастливым людям, которые, родившись красивыми, оставались такими всегда, какие бы злые шутки ни выкидывала с ними жизнь. В переводе с испанского ее имя означает «Белая лилия», и оно очень подходит ей, так как кожа этой женщины была белой и гладкой, а лицо, тело как будто вобрали в себя всю изысканную красоту и королевские привилегии этого цветка. Самым примечательным в ней были раскосые карие глаза, придававшие экзотический облик другим божественным чертам ее овального лица. У нее был аккуратный и прямой нос, а у рта пролегла складочка печали — свидетельство каких-то неприятностей в ее жизни. Не прибегая к диете, ей удалось сохранить хорошую фигуру, что служило предметом восхищения многих мужчин в ее родном Пуэрто-Рико. Ей исполнилось сорок два года, и она хорошо знала, каково быть женщиной; она познала счастье и печаль материнства. Ее нельзя было назвать высокой, и, может быть, это был единственный недостаток в ее прекрасном облике. Но сейчас, когда она стояла у кровати своего сына и смотрела на него, она казалась высокой.

— Альфредо?

Она не дождалась ответа. Он лежал, вытянувшись на кровати и уткнувшись лицом в подушку.

— Альфредо?

Он даже не повернул головы.

— Мама, — пробормотал он. — Пожалуйста, не надо.

— Ты должен выслушать меня. То, что я сейчас тебе скажу, очень важно.

— Мне безразлично, что ты скажешь. Я сам знаю, что мне делать, мама.

— Ты должен пойти в церковь, ты это хотел сказать?

— Si.

— Они хотят расправиться с тобой.

Он неожиданно поднялся с кровати. Это был шестнадцатилетний юноша, унаследовавший от своей матери светлую кожу и большие карие глаза. Его щеки уже прорезал редкий пушок. Скорбная складка, такая же, как у матери, пролегла около его рта.

— Я хожу в церковь каждое воскресенье, — сказал он просто. — И сегодня я тоже туда пойду. Они не посмеют остановить меня.

— Они не будут останавливать тебя. Они просто расправятся с тобой. Они так сказали?

— Si.

— Кто сказал так?

— Ребята.

— Какие?

— Мама, это тебя не касается, — жалобно произнес Альфредо. — Это…

— Зачем? Зачем им это надо?

Альфредо не ответил. Не отрывая взгляда от матери, он продолжал молчать.

— Почему, Альфредо?

Неожиданно у него в глазах блеснули слезы. Он чувствовал, что не может совладеть с собой, и быстро отвернулся от матери, чтобы она не видела его слез. Он опять повалился на кровать, спрятав лицо в подушку. Всхлипывая, его плечи вздрагивали, когда до него дотронулась мать.

— Плачь, не стесняйся, — произнесла она.

— Мама, я…

— Это очень полезно — поплакать. Иногда плакал и твой отец. В этом нет никакого греха для мужчин.

— Мама, мама, пожалуйста, ты не понимаешь…

— Я понимаю только то, что ты мой сын, — с железной логикой произнесла миссис Гомес. — Я понимаю, что ты хороший, а те, кто хочет тебе зла, плохие. Миром правит доброта, Альфредо. Но когда ты говоришь, что должен идти в одиннадцать часов в церковь, как ты это обычно делаешь, зная, что тебя подстерегает опасность, вот этого я не понимаю.

Он опять сел на кровать и теперь уже начал кричать:

— Я не имею права быть трусом!

— Ты не имеешь права… быть трусом? — изумилась она.

— Мама, я не должен бояться. Я не имею права быть каким-то ничтожеством. Тебе этого не понять. Пожалуйста, позволь мне делать то, что я обязан сделать.

Стоя у кровати своего сына, мать с изумлением смотрела на него, как будто видела впервые. Сейчас она никак не могла узнать в нем того дитя, которого прижимала к сердцу, который сосал молоко из ее груди. Его лицо, слова, даже глаза казались ей далекими и незнакомыми. Смотря на него, она силой взгляда как бы старалась побыстрее восстановить так мгновенно оборвавшуюся кровную связь.

Наконец, произнесла:

— Сегодня я ходила в полицию.

— Что? — вскрикнул он.

— Si.

— Зачем ты это сделала? Ты думаешь, я нужен полиции? Я, Альфредо Гомес. Разве ты не знаешь полицейских в нашем районе?

— Есть полицейские хорошие и есть плохие. Я ходила в Фрэнку Эрнандесу.

— Он такой же, как и все остальные. Мама, зачем ты это сделала? Почему не остановилась?

— Фрэнк поможет тебе. Он из barrio[5].

— Но учти, он полицейский, детектив. Он…

— Он вырос здесь, среди нас. Он испанец и помогает своим людям. Он поможет и нам.

— И все равно, ты не должна была туда идти, — покачал головой Альфредо.

— Никогда раньше в своей жизни я не была в полицейском участке. Сегодня первый раз. Мой сын в ©опасности, и я обратилась за помощью. — Помолчав, добавила — Он пообещал прийти. Я дала ему адрес. Он сказал, что придет и поговорит с тобой.

— Я ничего не скажу ему, — прошептал Альфредо.

— Ты скажешь ему все, что нужно сказать.

— Который час? — неожиданно спросил он.

— У тебя еще есть время.

— Мне нужно одеться, чтобы идти в церковь.

— Не раньше, чем ты поговоришь с Фрэнком Эрнандесом. Он подскажет тебе, что делать. Он знает…

— Он знает, несомненно, это так, — в его голосе насмешка смешалась с горечью и неотвратимой грустью.

— Он знает, что нужно делать, — уверенно произнесла миссис Гомес.

ГЛАВА IV

Моряка звали Джефф Талбот. Когда алкогольный туман почти рассеялся, он посмотрел в окно и, глядя на открывшийся вид, очень удивился: каким образом эта местность могла ему понравиться и почему он назвал ее красивой. Даже в яркий солнечный день здесь не было ничего привлекательного. Солнечные лучи можно было сравнить с мощным прожектором, спроектированным на свалку и усиливающим гнетущее впечатление. Щурясь на солнце, моряк вдруг произнес: