Исчезнувшая пожарная машина (Человек по имени Как-его-там) - Валё Пер

— Да, это описание хорошо подходит к Ласалю. Они, естественно, не знают, где он находится в настоящее время?

— Нет. Я тебе сейчас перезвоню. Мне нужно перевести и записать.

Мартин Бек остался сидеть с трубкой в руке. Положив ее, он вспомнил, что не успел сказать Колльбергу об Эрнсте Сигурде Карлсоне.

XXVIII

Монссон приехал в Копенгаген во вторник утром, двадцать третьего июля. Он торопился и поэтому решил воспользоваться паромом на воздушной подушке. Паром назывался «Летучая рыба» и пересекал пролив точно за тридцать пять минут. Это было его единственным достоинством. В нем болтало, как в самолете, к тому же Монссону не досталось место у окна, откуда по крайнем мере можно было глядеть на воду.

Если говорить о Дании, то здесь международные связи Монссона были просто замечательными. Он быстро покончил с пограничными формальностями и направился прямо к инспектору полиции Могенсену, которому сказал:

— Привет. Я разыскиваю женщину но не знаю, как ее зовут.

— Привет, — ответил Могенсен. — Как она выглядит?

— У нее коротко постриженные вьющиеся светлые волосы и голубые глаза. Крупные черты лица, большой рот, хорошие зубы, ямочка на подбородке. Рост примерно один метр семьдесят сантиметров, широкие плечи и бедра, тонкая талия. Сильные короткие ноги и красивые икры. Лет ей приблизительно тридцать пять. Шведка. Наверняка из Сконе, возможно, из Мальмё.

— Звучит восхитительно, — сказал Могенсен.

— Не уверен. Обычно она носит длинные темные свитера и брюки или короткие клетчатые юбки, последние, наиболее вероятно, в это время года. Любит очень широкие пояса, которые сильно затягивает на талии. Не исключено, что употребляет наркотики. Может иметь знакомства в кругах, связанных с живописью. Люди, которые ее видели, говорят, что руки у нее всегда в краске или в чем-то похожем.

— Хорошо, — сказал Могенсен.

И это было все.

У дружеских отношений между Монссоном и этим человеком была длинная история. Они познакомились в конце войны, когда Могенсен приехал в Треллеборг из Германии. Он был одним из приблизительно двух тысяч датских полицейских, арестованных гестапо во время большой облавы в сентябре 1944 года и посаженных в немецкие концлагеря.

С тех пор они поддерживали контакт, их отношения были неформальными, практичными и полезными для обеих сторон. Могенсен мог выяснить за один день то, на что Монссону понадобилось бы шесть месяцев, используй он официальные каналы. А когда Могенсену требовалось что-нибудь в Мальмё, Монссон, как правило, справлялся с этим за пару часов. Различная скорость поисков объяснялась тем, что Копенгаген в четыре раза больше Мальмё.

У скандинавов для того, чтобы подчеркнуть хорошие отношения, принято говорить о сотрудничестве между шведской и датской полицией только в превосходных тонах. На практике, однако, это не совсем так, что в некоторой степени объясняется языковыми трудностями.

Утверждение, что шведы и датчане понимают друг друга при минимуме усилий, бережно лелеют на самых высоких уровнях в обеих странах вот уже много лет. Однако скорее всего это утверждение можно принять с оговорками, причем достаточно серьезными, а в большинстве случаев это просто благие пожелания или иллюзия. Или, грубо говоря, ложь.

Двумя из многочисленных жертв этой иллюзии оказались Хаммар и знаменитый датский криминалист, которые были давно знакомы и в течение ряда лет сталкивались на конференциях, проводившихся полицией. Они были хорошими друзьями и частенько делали широковещательные заявления о том, с какой легкостью изучили чужой язык, и редко удерживались от саркастических замечаний, что любому нормальному скандинаву это вполне по силам.

Так было до тех пор, пока после десяти лет общения на конференциях и других встреч на самом высоком уровне, они не провели совместный уик-энд в загородном коттедже Хаммара, и тут оказалось, что они не могут понять друг друга даже тогда, когда речь идет о простейших вещах. Когда датчанин попросил одолжить ему карту, Хаммар принес собственную фотографию. Вот тут-то все и выяснилось. Часть их вселенной превратилась в черную дыру, и после нескольких часов глупых недоразумений они окончательно перешли на английский и обнаружили, что совершенно не испытывают симпатии друг к другу.

Секрет хороших отношений между Монссоном и Могенсеном отчасти состоял в том, что они в самом деле отлично понимали друг друга. Они прекрасно отдавали себе отчет в том, что не знают чужого языка, и поэтому разговаривали на так называемом скандинавском — мешанине слов, которую, пожалуй, только они и могли понять. К тому же, оба они были полицейскими и вовсе не собирались усложнять отношения.

В половине третьего Монссон вернулся в полицейский участок на Полититорвет в Копенгагене и получил листок бумаги, на котором было отпечатано имя и адрес.

Через пятнадцать минут он уже стоял перед старым домом на Ледерстраде и сравнивал слова на листке бумаги с выцветшим номером над узкой, темной подворотней. Он вошел во двор, поднялся по наружной деревянной лестнице, которая опасно прогибалась под его весом, и остановился перед облупленной дверью без таблички.

Он постучал. Дверь открыла женщина.

Она была маленькая и крепкая, но хорошо сложенная, с широкими плечами и бедрами, узкой талией и красивыми сильными ногами. Выглядела она лет на тридцать пять. Коротко постриженные светлые вьющиеся волосы, большой чувственный рот, голубые глаза и ямочка на подбородке. Босиком. На ней был надет пахнущий краской халат, который когда-то был белым. Под халатом — черный свитер. Халат был туго перетянут на талии широким кожаным поясом. В квартире, позади женщины, Монссону удалось разглядеть лишь маленькую темную кухню.

Она с любопытством посмотрела на него и спросила с типичным выговором жительницы Мальмё:

— Кто вы?

Монссон не ответил на ее вопрос.

— Вас зовут Надя Эриксон?

— Да.

— Вы знаете Бертила Олафсона?

— Да.

Она повторила вопрос:

— Кто вы?

— Прошу прощения, — сказал Монссон. — Я хотел убедиться, что не ошибся адресом. Меня зовут Пер Монссон, я служу в полиции, в Мальмё.

— В полиции? А что здесь нужно шведской полиции? Вы не имеете права входить ко мне.

— Да, вы совершенно правы. У меня нет ордера на обыск или еще чего-нибудь в этом роде. Я всего лишь хочу побеседовать с вами. Но если вы не хотите со мной разговаривать, я уйду.

Несколько секунд она глядела на него, задумчиво ковыряя в ухе желтым карандашом, и наконец спросила:

— Что вам нужно?

— Я уже сказал, всего лишь поговорить.

— О Бертиле?

— Да.

Она вытерла лоб рукавом халата и прикусила нижнюю губу.

— Я не желаю иметь дело с полицией, — сказала она.

— Вы можете считать меня…

— Кем? — перебила она. — Частным лицом? Соседским котом?

— Кем вам будет угодно, — сказал Монссон.

Она рассмеялась.

— Входите.

Потом она повернулась и прошла через крошечную кухоньку. Следуя за ней, Монссон заметил, что у нее грязные ноги.

Позади кухни находилась большая мастерская с фонарем, который вряд ли можно было назвать чистым. Везде были разбросаны картины, газеты, тюбики с краской, кисти и одежда. Из мебели здесь были большой стол, несколько деревянных стульев, два комода и кровать. На стенах висели плакаты и картины, а на подставках стояли скульптуры. Некоторые из них были обернуты влажными тряпками, а одна, очевидно, только что закончена. На кровати лежал темнокожий юнец в майке и трусах. Его грудь покрывали вьющиеся черные волосы, а с шеи свисало серебряное распятие на цепочке.

Монссон окинул взглядом весь этот беспорядок, который, судя по всему, был здесь привычным. Потом он с любопытством посмотрел на молодого человека в кровати.

— Не обращайте на него внимания, — сказала женщина. — Он не сможет понять, о чем мы говорим. Но если он вам мешает, я могу его выставить.

— Он мне вовсе не мешает, — заверил Монссон.