Виктор Пронин - Банда 4

— Значит, и на этом зарабатывают...

— И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться — эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.

— А почему зеленоглазые? — улыбнулся Андрей.

— От непомерного употребления внутрь долларовых вливаний. Ладно, задача ясна?

— Овсов все знает?

— Он тебя ждет.

— Тогда я уже в дороге, — Андрей направился к двери.

— Постой! — успел крикнуть Пафнутьев. — Значит, так... Готовность номер один. Понял?

— Уже провел мобилизацию, — усмехнулся Андрей.

— Пройди к нашему завхозу, или как он там у нас называется... И получи пистолет. Команду я уже дал.

— Даже так? Вообще-то я противник оружия...

— Давно? — спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.

— Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.

— Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о себе. Я должен знать, что сделал все возможное, чтобы избежать людских и материальных потерь. Вопросы есть?

— Все понял, Павел Николаевич, — и Андрей вышел.

Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что похож сейчас на Шаланду, который, вот так же нахохлившись, рисовал толстым пальцем узоры на пыльном стекле — узоры подробно отражали смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже попытался что-то изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав себя на этом странном занятии, убрал руки со стола.

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — дверь распахнулась, и на пороге возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал голову в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него, пригласит в кабинет. А чтобы войти вот так... «Это что же должно случиться, чтобы Худолей врывался, не спрашивая разрешения и хлопая дверью?» — подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. — Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! — продолжал орать Худолей.

— Что у тебя встало? — хмуро спросил Пафнутьев. — Ну-ка, ну-ка, интересно даже.

— Солнце, Павел Николаевич, солнце! — Худолей не пожелал услышать срамного намека в словах Пафнутьева. — Я пришел к вам с радостным сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!

— Прям счас? — поинтересовался Пафнутьев.

— В гастрономе напротив появилась водка под названием «Золотая рожь».

Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус — потрясающий. Хмель — как в юные годы, как после первой в жизни рюмки.

— И что же из этого следует?

— Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! — нахально заявил Худолей и изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.

— Так... — протянул Пафнутьев. — Круто. Надо же, как, оказывается, весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился с прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.

— Насчет взаимности не знаю, не уверен, но с одним человеком я познакомился. Только сейчас. Вы слышали такую фамилию — Бевзлин? Слышали?

— Ну, слышал, — насторожился Пафнутьев.

— Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.

— Куда же все это подевалось?

— Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто никогда и не было.

— Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.

— За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?

— Смотаюсь, — Пафнутьев тяжело кивнул головой, с трудом снова ее подняв,Говори уже, наконец.

— Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова Самохина Михаила Михайловича. Отпечатки пальцев на снимках, которые недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!

— Он помер? — с надеждой спросил Пафнутьев.

— Нет, он исчез. Вместо него появился другой человек, по фамилии Бевз.

Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.

— А третьи где? — не понял Пафнутьев.

— Да на самих же пальцах! — расхохотался Худолей. — Пришел ответ на запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая о наградах, но и не забывая о них! Работаем! Эти отпечатки принадлежат вору, грабителю и убийце Бевзу.

— Так... — протянул Пафнутьев, нависая над столом. — Это все точно? Надежно?

— Павел Николаевич! — вскричал Худолей оскорбленно.

— Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...

— Брать надо, Павел Николаевич! Брать!

— Кого?

— Бевза!

— Нельзя.

— Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?

— Он депутат.

— Ну и что?

— Депутатская неприкосновенность, — Лишить! — отчаянно заявил Худолей.

— Это невозможно... — вздохнул Пафнутьев. — Все руководство нашего депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.

Недельное турне по злачным местам...

— Я, кажется, догадываюсь, — просветленно воскликнул Худолей. — Эту поездку организовал Бевз?

— И оплатил тоже он, — добавил Пафнутьев. — Ладно, давай сюда свои ответы-приветы... Какой-никакой, но все-таки козырь. А козыри должны играть.

— Вы имеете в виду «дурака»? — осторожно спросил Худолей.

— И дурака тоже.

— Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и та, бывает, переломит весь ход игры!

— Шестерка? — переспросил Пафнутьев, и взгляд его, устремленный в окно, залитое солнечным светом, остановился. — Ну что ж, пусть так.

Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь, отошел к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И даже, удаляясь от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.

Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В зеркало — на заднем сиденье сидела выделенная Овсовым сестричка с младенцем на руках. Девочка спала, но на этот раз сон ее был вполне нормальным — она посапывала, постанывала во сне, пыталась пошевелиться, плотно запеленутая умелыми руками овсовских подчиненных.

Была еще одна причина, по которой Андрей настороженно поглядывал в зеркало заднего обзора — он опасался «хвоста». Несколько раз менял направление, въезжал во дворы, выезжал с противоположной стороны, пока, наконец, не убедился, что может спокойно ехать по указанному Пафнутьевым адресу.

— Кажется, мы уже проезжали по этой улице? — недоуменно спросила девушка.

— И еще поедем, — усмехнулся Андрей.

— Почему?

— Так ближе.

— Надо же, — удивилась девушка. И пока Андрей делал еще одну петлю по городу, она то хмыкала себе под нос, то краснела, то поглядывала в зеркало с каким-то игривым интересом. Не сразу, но Андрей догадался, в чем причина — сестричка решила, что он специально колесит по городу, надеясь подольше побыть с ней, с красавицей.

— У вас такая улыбка, будто хотите что-то сказать, но не решаетесь,сказала она, взглянув на него в зеркало.

— А что, бывают такие улыбки?

— Разные улыбки бывают, — девушка почему-то покраснела.

— Приехали, — проговорил Андрей.

— В каком смысле?

— В прямом, — Андрей остановил машину во дворе, заросшем кленовым кустарником. Девушка надула губки — он не поддержал ее готовности познакомиться, не увидел ее красоты, не пожелал переброситься шаловливыми словами. Поводов для обиды у нее действительно было более, чем достаточно.

Выйдя из машины, Андрей распахнул заднюю дверцу, чтобы помочь девушке выйти с ребенком, но что-то там у нее случилось — не то колготки пошли-поехали, не то с каблуком беда стряслась, не то обида приняла такие странные формы.

— Помоги же! — сказала она, протянув ребенка, и Андрею ничего не оставалось, как взять девочку. Пока сестричка выкарабкивалась из машины, он успел рассмотреть сморщенное личико младенца размером, как ему показалось, не более кошачьей морды. Андрей видел ребенка в таком возрасте едва ли не впервые в жизни и смотрел на это чудом выжившее существо с какой-то пристальностью, отмечая и вздернутый нос, и лиловый цвет лица, и родинку между бровями.

Почему-то именно эта родинка привлекла его внимание — маленькая, еле заметная, он даже решил поначалу, что прилипла какая-то крошка, и попытался ее снять мизинцем, но тут решительно вмешалась сестричка.

— Вы с ума сошли! — воскликнула она почему-то резко, с легкой девичьей злостью.

— А вы раньше этого не замечали?

— Можете уезжать, я сама отдам ребенка кому надо.