Избранное. Том 1. Невидимый всадник. Дорога на Рюбецаль - Ирина Романовна Гуро

подмыл. Высунулся я в окно и кричу: «Послушайте, гражданин, что вам здесь надо?!» Старичок вежливо приподнял шапку, как раньше делали, и отвечает: «Ничего. Ровным счетом ничего. Просто я в свое время не раз бывал в этом подворье. Вот и зашел. Воспоминания... Извините». И поворачивает назад оглобли. Тут я сам не знаю, как у меня вырвалось: «А ведь вы, Петр Петрович, не за воспоминаниями сюда хо́дите!» Старичок вздрогнул, испугался. А потом приосанился: «Вы, значит, меня знаете, молодой человек?» А я нахально отвечаю: «Вас — нет. А у вашего сына, Ионы Петровича, я работаю. Секретарем». — «И что же он говорил вам обо мне?» — оживился старичок. «А ни ползвука, — отвечаю я, — об вас я стороной узнал». Старик скис и говорит мне тихо: «Поскольку у нас с вами разговор вышел, расскажите мне... Простите, не знаю, как вас величать». — «Матвей Лукич», — говорю я. «Скажите, мне, Матвей Лукич, здоров ли Иона Петрович?» — «Здоров, — говорю, — чего ему делается?» — «Так ведь он ребенком очень уж сильно болел. Ему питаться надо». — «Чего ж, — говорю, — питается. Как все. Вобла есть. И кулеш перепадает». Старик разволновался: «Он слабенький всегда был. А у меня ведь дом и по сей день — полная чаша. Жена моя померла перед войной, так при мне сестра ее живет. Жарит, парит лучше, чем в «Бристоле». Мы бы его, как дитя, лелеяли...» Тут меня даже смех разобрал: «Да разве он к вам пойдет?» — «Вот, вот, — заныл старик, — так он мне и сказал: «Пока вы эксплуатацией чужого труда занимаетесь, я вам не сын! Бросайте дело, я вас на службу устрою. Ночным сторожем. Хе-хе...» — «Ну, что ж, папаша, — говорю, — и соглашались бы...» — «Нет, — говорит он, — не могу. Это безумие». — «Тогда, что ж! Идите своей дорогой!» — «Спасибо вам за разговор». — Старичок скинул котелок и чуть не в пояс поклонился... Потом приходил он еще. Я понял, что подгадывает он, когда Ионы в камере нет, и подозрения имею, что ему Алпатыч стучит, когда тот выезжает... Вот он и приходит. Спросит, как Иона Петрович, как его здоровье, посмотрит на дом, на комнату: » «Здесь, значит, Иона Петрович трудится...» Повздыхает, повздыхает и уйдет. К своим делам и к жратве, что лучше, чем в «Бристоле»... Ну вот, а теперь я, значит, попался, и Иона меня на порог не пустит за то, что я старика привечал.

Но Шумилов ни одним словом не упомянул о происшедшем. И никогда маленький старичок не появлялся больше в нашем дворе.

Мы увидели его много месяцев спустя при обстоятельствах трагических.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Неожиданно из Германии, где он работал в торгпредстве, приехал мой дядя. У него был отпуск, и он хотел заехать в Лихово.

Дяди пришел ко мне на работу, и все с любопытством оглядывали его высокую фигуру в каком-то кургузом легком пальтишко, вдобавок еще клетчатом. Конечно, теперь никого не удивляли носки. Шляпы тоже не были новостью: нэпманы повытаскивали из нафталина даже котелки. Но на дяде был странный картуз с маленьким задорным козырьком, из-под которого неподходяще выглядывали усталые дядины глаза под совсем уже седыми бровями…

Я сейчас же догадалась, что дядя так разоделся именно потому, что никогда не придавал значения одежде и покупал что попадется... Шумилов встал из-за стола, поклонился, сказал:

—      С приездом, товарищ Лупанов! — и тактично вышел.

Понятно, что дядю знали в городе, но все-таки мне было приятно.

—      Значит, здесь моя племянница Лёлька осуществляет борьбу с преступностью? — Дядя сел, по своей привычке положив ногу на ногу, закурил. — Прости, не предложил тебе... Ты, может, и куришь?

Презрев иронию в его тоне, я кивнула головой.

Дядины сигареты оказались не по-мужски слабыми и пахли яблоками.

—      Все-таки, Лелька, я не пойму, почему ты избрала именно это... — Дядя ткнул пальцем в пухлую папку на столе. На ней рукой Моти Бойко было написано: «Дело об утонутии Исидора Меклецова, впавшем в колодез». Я поскорее прикрыла ее локтем...

Дядя продолжал все тем же раздумчивым тоном:

—      Ты не думай, Лёлька, я не против. Это благородная, нужная работа. Но... не очень женская, а?

Боже мой, как он старомоден, мой дядя! Я приготовилась дать ему отпор, но он еще не закончил.

—      Я ждал от тебя другого, Лёлька! Мне всегда казалось, что тебя привлечет мир искусства... У тебя чувствуется какое-то, — дядя неопределенно помахал сигаретой, — какое-то иное, чем у нас, отношение к жизни...

—      Что вы, Иван Харитонович! — снисходительно возразила я (он все-таки порядком оторвался!), — теперь почти все истинные люди искусства стоят на нашей платформе.

—      Я не про платформу, — грустно сказал дядя, — ты меня не поняла. Речь идет не о политике.

О господи, о чем же еще может идти речь? Мы с политикой едим хлеб и пьем воду. Дядя попал в плен буржуазной идеологии — очень жаль!

—      Можно стоять на одной политической платформе, но воспринимать окружающее по-разному... Я вот оперирую цифрами, формулами, а поэт Железный — художественными образами... И он — представь! — часто видит то, чего я не могу заметить. Потому что творчество... Понимаешь, тут есть что-то необъяснимое...

Час от часу не легче: «Необъяснимое»! Не набрался ли дядя какой-нибудь там мистики? Наверное, уж за границей ее полно!

Чтобы покончить с этим, я сказала твердо:

—      В волшебство я не верю. Профессию я сама избрала и люблю ее. И нет ничего такого, что может мужчина и не могла