Тень олигарха - Ксения Васильевна Бахарева

выстроенной на концлагерном унижении: ему начало казаться вполне нормальным, что в камере тесно, что ночью не выключают свет, дабы в любой момент вертухай мог подсмотреть, что происходит за решеткой. Жаловаться Банкир боялся, потому что всегда был вариант перевести его туда, где будет хуже. В конце концов Юрий даже подстроился под то, что не огражден туалет, но с чем физически не мог свыкнуться, так это с курением.

— Братва, — обращался он к сокамерникам по-свойски, — в нашей камере нет вентиляции, и если кто-то начинает курить, все моментально заполняется не рассеивающимся дымом. Как человек, с детства страдающий от астмы, слезно прошу сидельцев не смолить…

— При всем уважении, Банкир, но это неисполнимое желание, — тотчас отвечал татуированный с головы до ног Дед, пойманный служителями порядка за украденный для единственной дочери цветочек, взятый просто так в привокзальном ларьке в честь очередного освобождения из мест не столь отдаленных. — Ты не можешь отнять у курящих последний кусочек свободы!

— Тогда, ежели вы не хотите, чтобы меня вынесли отсюда вперед ногами, курите не больше двух человек одновременно.

С таким предложением разнокалиберные сокамерники согласились: всем же охота порой полакомиться дефицитными лакомствами из передач Банкира. Но эта маленькая победа была только в ничтожной договоренности, в остальном же жизнь в клеточку потекла без изменений, без допросов, следственных действий и встреч с адвокатом, при том что даже Фадеев не собирался доказывать вину былого соратника убитого. С кем-то из двенадцати сидельцев человеку, привыкшему к дорогому костюму и белому воротничку с золотыми запонками на рукавах, было некомфортно находиться, кто-то даже раздражал его, особенно люди, склонные к пьянству, скудости ума и нахальству, но выбора не было: седовласый фигурант громкого дела должен был примириться с временным лишением свободы. И только душевные разговоры с Дедом, пятнадцать лет своей жизни проведшим в лагерях, занимали ум и успокаивали верного друга Лисовского.

— Никак не могу понять, почему в таких условиях содержатся люди, вина которых в суде не доказана. Как я раньше думал? Что временно лишенные свободы человеки ходят в столовую, в прогулочный дворик с деревьями и баскетбольной площадкой.

— Как в кино? Ты, Банкир, идеалист. Следственный изолятор такая же тюрьма. Люди сидят в клетке, прогулочный дворик такая же клетка. По факту у осужденных в колонии условия лучше, чем у тех, кто еще не осужден и находится в изоляторе. При этом день в СИЗО равен дню в колонии. Пойми, ГУЛАГ остался в историческом прошлом, однако система осталась, оказавшись более чем живучей.

— Получается, что мы имеем такое красное коммунистическое наследие… — пессимистично вздохнул Банкир.

— Знаешь, один умный человек говорил: «Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь силе, очевидно превосходящей мощи вашего противника».

— И кто же таким образом учил человечество оптимизму?

— Уинстон Черчилль. Но при этом каждый вечер у него был дорогущий виски.

— Я бы сейчас не отказался пропустить стаканчик…

Несколькими днями позже, после часового выгула по раскаленному от июльского солнца прогулочному дворику, определенно по размеру идентичному камере, в темном коридоре сидельцы тринадцатой темницы пересеклись с параллельной группой, стоящей лицом к стене. Угрюмые остриженные лица, пропуская обитателей камеры номер тринадцать, ждали, уткнувшись в стену, как и положено по заведенным правилам, но все равно оглядывались. Так Банкир заметил сослуживца из недавней прошлой жизни, водителя и телохранителя Лисовского. Коротко стриженный мускулистый качок наградил Юрия таким пристальным озлобленным взглядом, как будто именно давний партнер и соратник босса на самом деле явился заказчиком преступления и из-за него тот оказался в заточении. От такого пронзительного взгляда, как и от последовавшего резкого презрительного плевка и поворота к стене коммерсант впал в транс, и только лай собаки под крики вертухая: «Вперед, чего встал!» — подтолкнул подследственного по направлению к железной двери.

Сложно сказать, именно ли этот факт спровоцировал дальнейшее обострение хронического недуга, или, быть может, духота и солнцепек наконец отозвались в бренном теле, однако прямо перед тяжелым зеленым засовом Банкир закашлялся, да так, что перестало хватать воздуха, посинел и потерял сознание.

Тюремный романс

Август, 1993 год, Минск

Татьяна, второй месяц прозябающая на верхних нарах, напротив, несложно адаптировалась к временным трудностям, ибо по характеру своему была дамой аскетичной, самоуверенной, умеющей постоять за себя и крепким словом, и в случае необходимости — сильной рукой. Правда, прибегать к крайним мерам в закрытом темно-зеленом помещении с железным замком ей пока не приходилось. Впрочем, главное в этом предложении было слово «пока»: не ровен час, рукоприкладство могло случиться в любую минуту, ибо отключиться на анализ событий, что произошли в ее жизни за последние несколько месяцев, было практически невозможно, и все из-за бесконечной бабской болтовни.

С первых дней неожиданного лишения свободы Татьяне довелось столкнуться со страдающей от героиновой ломки, трясущейся в крике и соплях худосочной малолеткой Веркой в постоянно спадающих лосинах; с рыжеволосой красавицей по имени Алеся с филигранно нарисованными бровями и ярко-красными губами, за ящик дорогого коньяка замочившей на пару со своей подругой парочку армян; и даже с престарелой толстухой, по пьяному делу завалившей случайно забредшего в гости бомжа. Как эти прямо противоположные особи женского рода смогли найти общий язык на первый взгляд было совершенно непонятно, но они трещали без умолку и день и ночь, потому как сошлись в главном: в бурном обсуждении женщины преклонного возраста в черном одеянии, которая, судя по всему, потеряла рассудок напрочь. О сути совершенного ею преступления Татьяна узнала из разговоров сразу, но обитательницы шестой камеры пытались включить логику и от полоумной разузнать подробности.

— Галина Андреевна, так за что вы мужа жизни лишили? Бил, что ли, вас или пил, или и то и другое? — допытывалась красавица Алеся, в приступе хохота держась за правое ухо.

— Опостылел хуже горькой редьки, — не дождавшись ответа от мрачной старушки, предположила, смеясь, толстуха.

— Кабы опостылел мужик, не стала бы столько лет терпеть, — возразила, вытирая слезу от чрезмерного смеха, Алеся.

— Так не просто терпела, прощала каждый раз, — уточнила толстуха.

— Зачем? — не удержалась Татьяна, выглянув в изумлении с верхних нар, да так, что чуть было не очутилась на полу.

— Соскучилась!

— Неужто думала, что перестанет бить? — истерично загоготала малолетняя наркоманка, закуривая очередную сигарету.

— Молодежь нынче продвинутая. И когда ты, Верка, успела познать все прелести взрослой жизни? — отреагировала на последнюю реплику