Избранное. Том 1. Невидимый всадник. Дорога на Рюбецаль - Ирина Романовна Гуро

«Посылаем радиста и горе-аппаратуру».

—      Что это? — кричал Дзитиев. — Зачем мне горе-аппаратура? Мне своего горя хватает.

Николай расстроенно пожимал плечами. Потом выяснилось, что он неправильно записал, надо было: «Посылаем радиста Игоря с аппаратурой». Николай нервничал: впервые напутал.

Сообщили точную дату, когда выбросят Игоря. Наши раскладывали костры три ночи подряд: самолета не было. Мы думали, что случилась беда: подбили самолет или не туда прыгнул Игорь. Но наши успокоили: была нелётная погода. А у нас стояли ясные, красивые ночи: звезды все напоказ, как в планетарии.

Дольше ждать нельзя было: нам надо было уходить.

Мы с Николаем зашли проститься с Дедом. Костя предупредил нас, что Дед, как полагается, скажет нам напутственное слово.

Мы вытянулись по стойке «смирно», а Дед, оглаживая бороду, долго и скучно говорил общеизвестные вещи о том, что может произойти с нами в немецком тылу.

Закончив свою речь, он повеселел и добавил:

—      И прошу вас очень: не суйте голову туда, где не пролезет задница.

На этом напутствие кончилось.

Когда я заполняла солдатскую книжку Николая и спросила, какое имя вписать, он сказал не задумываясь: Макс Цунге. Я подумала, что свою настоящую фамилию он, конечно, не назвал. Но имя — возможно. Может быть, его и в самом деле зовут Макс. И себе в «аусвайс» я тоже вписала свое настоящее имя: Елена. А фамилию взяла самую распространенную в здешних краях: Солдатенкова.

Николай сказал про наши документы:

—      Отличная ли-па. Всё будет тип-топ. Как часы.

Меня придирчиво осмотрели Дзитиев и Тима. Дзитиев морщился, как от боли, и я понимала, что тут дело не во мне, а в его феодально-байских пережитках. Тима, напротив, был неестественно весел и разговорчив.

—      Мать честна́я, что за разведчицы были когда-то: Мата Хари, мадмуазель Докте́р. Роскошные женщины, бальные туалеты, любовники-министры...

—      Хватит, — сказала я.

—      Молчи, пигалица, дай помечтать, — грустно сказал Тима.

Потом мы все оглядели Николая.

— Ты выглядишь, как типичный фриц, — заверила я.

У него был в достаточной мере помятый вид, какой и должен быть у солдата, застигнутого русской зимой в этой русской дыре. Вместо того чтобы в итоге блицкрига торговать колониальными товарами в родном Нойхафене, указанном в документах Макса Цунге. Потрёпанную пилотку — все фрицы щеголяли еще без ватных наушников — он носил так, что открывались рыжие завитки спереди. И только перчатки были добротные, кожаные, на меху, по видимости, с кого-то содранные. А в действительности полученные еще в Москве, великолепные, совершенно «штатские» перчатки.

Вместе с тем это был несколько беспечный солдат, который спутался с русской бабёнкой и для смеха обучил ее немецким песенкам, исполняемым под губную гармонику.

Еще не было просвета, но по каким-то непонятным признакам чувствовалась близость опушки. Макс поправил на мне пуховую косынку, бантиком завязанную под подбородком. Мы хорошо подгадали: к тому времени, когда начиналось оживленное движение на шоссейке, мы были уже далеко от леса.

У дорожного указателя стоял солдат в очках и сосредоточенно его рассматривал, хотя там и всего-то было написано два слова по-немецки: «Nach Kapitza» — «На Капицу».

—      Что ты там изучаешь? — спросил Макс и, скинув пилотку, расчесал свои рыжие завитки, отчего они завились еще круче.

—      Ты не знаешь, сколько километров до этой Капицы? Почему тут не указано?

—      И указывать нечего. Я тебе и так скажу: пять километров без малого.

—      Значит, ты уже давно сидишь тут, — заключил очкарик.

—      Лучше сидеть, чем стоять, — глубокомысленно заметил Макс.

—      Самое плохое — это лежать, — вздохнул солдат.

Машины шныряли мимо нас в обоих направлениях, но все неподходящие. То слишком шикарные, то закрытые брезентами, что указывало на ценность или секретность грузов.

—      Вы на Капицу? — спросил очкарик.

—      Нет. Мы в обратную сторону. — Макс распечатал пачку и угостил очкарика сигаретой.

—      Я тоже в обратную, — сообщил тот.

—      Почему же ты спрашивал про Капицу?

—      Я люблю все знать.

—      О-о! — с уважением протянул Макс.

—      В отпуск? — спросил очкарик.

—      Какой там отпуск! Из госпиталя. Я выздоравливающий, — сказал Макс с гордостью, словно это было почетное звание.

—      Тебе повезло.

Макс не ответил, достал из кармана губную гармонику и заиграл: «На зеленой травке стоит домик лесника».

У нас он никогда не брал в руки губной гармоники, хотя она у него была. Когда мы собирались, Дзитиев сунул ему трофейную, и Макс сказал: «У меня есть своя».

На шоссе показалась полуторка с лаконичной надписью синей краской по борту: «Капуста».

Макс поднял руку с губной гармоникой. Шофер-солдат притормозил. Макс подхватил меня под мышки и бросил в кузов, словно куль с мукой. Водитель захохотал.

—      Ты с ней не церемонишься, однако.

—      А чего с ней церемониться! — сказал Макс и опять затянул свою «Зеленую травку».

Никакой капусты в машине не было, но стояли пустые бочки из-под нее.

Очкарик сидел в углу, насупившись. Машина рванулась, бочки стукнулись друг о друга.

—      Привяжи их порознь! — крикнул шофер Максу. — А то я довезу одни донья!

Макс нашел тросик и, разъединив бочки, приторочил их к борту.

Хотя его ни о чем не спрашивали, очкарик объявил, что имеет увольнительную из части и едет на почту отправить посылку. Не свою, а фельдфебеля. Их часть заготовляет лес и там у них начальства — всего один фельдфебель. И тот вечно спит. Пьет и спит.

Макс ответил:

—      Когда кот спит, мышам веселее.

Очкарик получил еще одну сигарету и вежливо поддержал разговор:

—      Скоро эта лесная жизнь кончится.

—      Что, весь лес порубали?

—      Дох. Тут хватит на три райха. Разве ты не слыхал насчет вспомогательных частей?

—      Что-то слыхал. Насчет маршевых рот тоже.

—      То-то. — Очкарик помрачнел и молчал до самой развилки.

Макс попросил остановиться, отдал шоферу пачку сигарет и попросил, чтобы он довез меня до города.

Шофер сказал ему на прощание:

—      Я тут мотаюсь взад-вперед. Если встретишь, подыми лапу.

Макс помахал мне рукой, стоя под круглым щитком с красным крестом и черным указательным пальцем.

Я осталась в кузове машины вдвоем с очкариком.

—      Ты совсем не говоришь по-немецки? — спросил он.

— Немножко говорю.

—      Ты все время молчала, я думал, что ты ничего не понимаешь.

—      Я понимаю, когда говорят очень медленно.

—      Все русские так, — заметил он многозначительно и долго молчал.

—      Я из Штеттина, — сказал он вдруг. — Большой город.

—      Солнцегорск тоже большой город.

—      А! — Он махнул рукой. Что-то он соображал. Что-то ему было от меня нужно.

—      Знаешь, у меня тоже есть в городе женщина, но сегодня я не успею к ней зайти. На Нижней улице, рядом с колонкой. У нее свой дом. Шьюра. Шьюра Соловьёва. Ты поняла?

— Вы хотите, чтобы я к ней зашла?

— Да, — ответил он, пораженный моей догадливостью.

—      С приветом. Мит херцлихен грус, — уточнила я. — Будет сделано.

—      От Теодора Гильгер. Гильгер. Файнбекерай, — развеселился он и ущипнул меня за подбородок.

Он был булочником и хотел бы закрепиться на заготовке дров под началом