Избранное. Том 1. Невидимый всадник. Дорога на Рюбецаль - Ирина Романовна Гуро

машины и взяли «языка». От него узнали: на исходные позиции немцы продолжают подтягивать части к тому же Солнцегорску.

Всё подтверждало наши данные: готовилось нечто большее, чем акция против партизан, которая могла быть только ступенькой. Вскочив с ходу на эту ступеньку, немцы могли бы ринуться дальше. Куда? И что было их целью?

Дед, казалось, ни о чем не думал, кроме одного: где немецкие базы боепитания? При растянутости коммуникаций, при осенней распутице — где резервы боеобеспечения? Немцы не воюют на фу-фу. Ищите базы.

Поздно вечером пришел Костя и сказал, что Дед меня требует.

—      У него кто-нибудь есть? — спросила я, надеясь прощупать, зачем я понадобилась.

—      Один он. Приказал трёхлинейку зажечь.

Мы наливали в лампы керосин с бензином. И то и другое экономили. Зажженная трёхлинейная лампа означала серьезность момента.

Николай вышел со мной на крыльцо и поморгал мне фонариком, потому что Костя остался с ребятами.

—      Шер-Ныш, я провожу тебя, — сказал он.

—      Не надо. Я вижу.

Но он все-таки пошел, и я обрадовалась этому. Рука его была твердой и надежной, и это было так нужно в эту зыбкую и ненадежную ночь, в этом зыбком и ненадежном месте. Мы шли и молчали, прислушиваясь к чавканью грязи под сапогами.

Высоко, за снеговыми тучами, летела эскадрилья, ровный гул доходил до нас в то время, когда самолеты уже отдалялись.

—      Наши, — сказал Николай.

Часовой у избы Деда, узнав нас, спросил, сколько времени. Было за полночь. Отдаленные звуки взрывов доносились с той стороны, куда шли самолеты. Наши бомбили Солнцегорск.

Пока я счищала грязь с сапог о железную скобу у крыльца, Николай стоял около меня. Потом поцеловал меня в щеку холодными твердыми губами и сказал:

—      Я тебя буду ждать.

—      Ну что ты! Иди.

Я хлопнула дверью. И знала, что он еще стоит там, в темноте.

Дверь в комнату была открыта, и свет слабо освещал сенцы с лежанкой, на которой спал Осип Львович, накрывшись лошадиной попоной.

Взрывы раздались снова с такой силой, что с потолка посыпалась труха, но Осип Львович не проснулся.

—      Кто? — спросил Дед, не подымая головы от карты,

—      По вашему приказанию...

—      А! — Дед потянулся.

Раньше, когда он так разминался, похрустывая суставами, казалось, что это от избытка силы, «переливающейся по жилочкам», как сказал о нем кто-то из его «летописцев», сравнивавших его то с Ильёй Муромцем, то с Денисом Давыдовым. Сейчас мне показалось, что это от нечеловеческой усталости.

—      Садись, Чернова, — он показал на лавку рядом с собой.

Я села. Передо мной на столе лежала карта. Какая-то чужая карта, впрочем, я сразу же нашла знакомые очертания здешних мест. Но это была немецкая карта. Такая же двухкилометровка, какой пользовались мы, но с мелкой готикой немецких названий, максимально приближенных к нашим: «Ptschelky», «Ssolnzewo»...

Дед ткнул в осточертевший квадрат близ Солнцегорска карандашом. Кортик он на прощание подарил Ананашвили. И я сразу вспомнила, как полковник провожал нас и стоял на дороге, на Ленинградском шоссе, а жена Кузьмича поднялась на пригорок, чтобы видеть нашу машину. Всё это было ужасно далеко, как будто между нами легли годы. Вероятно, так казалось потому, что слишком много событий уместилось в эти месяцы.

С головой, набитой посторонними мыслями, — это было черт знает что! — я никак не могла сообразить, что нужно Деду.

—      Читаешь названия по-немецки? — спросил Дед.

—      Конечно.

—      Давай, давай, веди дальше... — Он дал мне карандаш.

Я сообразила, наконец, что передо мной немецкая карта, которую взяли у офицера связи, у этого Штюрцера, что ли? Три дня назад Бельчик с ребятами подорвали на большаке двух мотоциклистов. Оба были убиты. Но забрали карты, донесения и, что было важно, совершенно свежие.

—      Теперь смотри сюда... — Дед положил сверху другую карту.

Она была мне знакома. Она принадлежала Сазонову, и на нее были нанесены еле заметными кружочками дополнения, то, что он мог заметить с высоты бреющего полета. И та деревня была нанесена на карту очень ясно. И сам лётчик стоял насмерть на этом светло-красном кружочке: «Я пролетал над ней, я ясно различал крыши изб, железные и соломенные. Я был подбит над ее северной окраиной».

Наконец я поняла, в чем дело: на немецкой карте никакой деревни в этом месте не было.

—      Вот так, — сказал Дед, оглаживая бороду нервным движением длинных пальцев. — Костя! — крикнул он в сенцы.

Я вспомнила, что Костя остался у наших, но, к моему удивлению, он тотчас выскочил из сеней и, жмурясь от света, встал у притолоки.

—      Майор Дзитиев не вернулся?

—      Нет.

—      А Прохор здесь?

—      Здесь.

—      Сходи за ним.

Никто так не знал окрестности Солнцегорска, как Прохор.

Я не удержалась и спросила:

—      Значит, лётчик выдумал деревню?

—      Вот то-то и оно, что нет.

Я поглядела на Деда: он не шутил.

—      Значит, деревня есть?

—      Нет деревни. Или как сказать... Про потёмкинские деревни учила когда-нибудь?

Я начала что-то соображать, в это время вошел Прохор. Прохор давно сказал, что никакой деревни в этом месте нет, но Дед хотел показать ему немецкую карту.

—      Я же говорил: придумал он ее, — сказал Прохор упрямо.

Дед покачал головой.

—      Ну ступай. Спать пора, — сказал он мне.

Поднимаясь, я заметила, что под картами перед Дедом лежит несколько радиограмм, принятых Николаем в последние дни. Я, и не глядя, знала, что в них. Центр долбал одно и то же: разведка с воздуха доносит — скопление сил противника в районе Солнцегорска, говорящее о подготовке массированного удара. Разведайте направление его, учтите возможность демонстрации.

Последняя фраза как бы снимала значение первых. У нас считали, что немцы хотят нас дезориентировать. Между ними и сильным кулаком наших армий, стоящих на побережье озер и готовых к наступательному броску, лежали километры лесистой местности, труднопроходимой для немецкой техники, опасных для немцев пространств с невероятно мобильными, хорошо вооружёнными, «сильно кусачими», как говорил Дед, партизанскими отрядами.

Всё это я вспомнила, когда подымалась с лавки.

И в ту же минуту я опять села, потому что вошел Дзитиев.

Он был черный, как жук, дня три небритый. И очень взволнованный. Что могла сообщить Дзитиеву Жанна по интересующему нас вопросу? Потому что ничто, кроме этого единственного вопроса: где базы боепитания стянутых к Солнцегорску частей? — никого сейчас не интересовало.

Дзитиев положил на стол свою карту, сложенную так, что пресловутый квадрат был сверху. И я сразу увидела, что «сазоновская деревня» теперь есть и на карте Дзитиева в виде жирно наведенного черного кружочка.

Увидел это и Дед, но не проронил ни слова. Он подпёр голову обеими руками чисто стариковским, штатским движением. Дзитиев начал докладывать, как мне показалось, издалека.

У Жанниной тетки задержался на постое фриц, по имени Готлиб Рабке, шофер. И этот Готлиб занимается доставкой молока в воинские части. Бидоны ставятся в кузов — и пошел. Обыкновенно. Иногда на этой машине ездит