Час пробил - Виктор Львович Черняк

подумала, что муж, как всегда, все напутал и без секретов не может быть женщина, а мужские секреты, как правило, — обхохочешься, и любой женщине они видны за милю. Если, конечно, это проницательная женщина, такая, например, как Элеонора Уайтлоу.

Вот, пожалуй, и все о женщине не совсем обычной профессии. Можно было бы еще много говорить, но… времени в обрез — произошло преступление. Вернемся на кухню особняка мистера Лоу.

Миссис Уайтлоу сидит, положив ногу на ногу. В такой позе, если верить иллюстрированным журналам, удобно курить, но Элеонора не курит. Она следит за собой и считает — курить несовременно. К тому же, когда она курила раньше, ей казалось, что голова у нее работала хуже, хотя многие утверждают прямо противоположное.

Странная эта Лиззи, а впрочем, чего странного, просто напугана происшедшими событиями. Почему мать Лоу позвонила ей, Элеоноре, рано утром и, убедительно волнуясь, сказала: «Миссис Уайтлоу, у вас очень хорошая репутация, и я просила бы вас взяться за дело моего сына»? Почему мать Лоу решила, сразу же решила, что это дело, а не обычный инсульт? Откуда такая проницательность? Лечащий врач, с которым говорила Элеонора, выразил некоторые сомнения по поводу столь внезапного инсульта мистера Дэвида. «Видите ли, — обдумывая фразу, он растягивал слова, — видите ли, мистер Лоу не так стар, чтобы стать жертвой тяжелого инсульта ни с того ни с сего. Бывает, конечно, и без причин, по крайней мере видимых, но редко. Должно было существовать нечто, напугавшее его, иначе необъяснимы будут ночной крик и выстрел. Может быть, он кричал инстинктивно, не владея собой, почувствовав, что с ним происходит ужасное, страшась пугающего состояния: в голове что-то расширяется, стремительно пульсирует; в какой-то миг он ощутил, что теряет дар речи, команды мозга не доходят до языка, он пробовал что-то сказать, привлечь к себе внимание и понимал, что никто его не слышит. Он искал способ спасения, и в отчаянии у него вырвался душераздирающий крик умирающего животного. Никто не появился — тогда он выстрелил». Конечно, могло быть и так. Но было ли так? Гарантий никто дать не может. Только свидетели! Но где их искать? И были ли они на месте преступления? Хуже всего, если свидетели и преступники одни и те же лица: против себя никто свидетельствовать не станет.

— Давайте еще раз, по порядку, — обращается миссис Уайтлоу к Лиззи, — с самого начала и подробнее. Не бойтесь сказать лишнее: вам может дороже обойтись именно недоговоренность. Давайте часов с семи вечера. Старайтесь вспомнить все. Телефонные звонки, не проезжал ли кто-нибудь на машине, что делалось вокруг дома, может быть, на соседних участках, может быть, кто-то стоял на улице. Обычно здесь безлюдно, не так ли? (Лиззи кивает.) В общем, еще раз все и подробнее, ничего не пропускайте.

— Еще днем я созвонилась с Марио… с моим знакомым

Марио Лиджо. Мы договорились, что он зайдет часам к семи вечера. Он аккуратный человек — пришел ровно в семь.

— Что он делает?

— Работает. В похоронном бюро. Довольно денежное занятие.

— Невеселое занятие, — Элеонора меняет ногу, сейчас сверху та, которая доставила ей столько неприятностей дав- > ным-давно и даже сейчас иногда ноет, когда резко меняется погода, идет мелкий моросящий дождь или снег валит крупными мокрыми хлопьями, превращаясь в хлюпающую слякоть.

— Он пришел, мы посидели на кухне и…

— И? — Элеоноре кажется, девушка что-то скрывает, но, скорее всего, ей просто кажется. I

— И поднялись ко мне. У меня комната на втором этаже. f Над спальней мистера Лоу.

Лиззи краснеет, ей неловко. Элеонора хочет сказать: «Ну что вы, милая моя, чего же тут стесняться? Дело житейское. Одинокой ли женщине вас не понять?» г

Миссис Уайтлоу молчит и незаметно изучает девушку: лицо как лицо, то, что называется — хорошенькая мордашка. Имеет ли значение, что ее комната над спальней мистера Лоу? Может быть — да, может быть — нет. Надо будет подняться в ее опочивальню и вообще осмотреть дом, не торопясь, не желая даже найти нечто необычное, а просто медленно пройти по комнатам, как будто собираешься купить большой и дорогой дом и хочешь точно знать, за что будешь f платить деньги.

— Около половины девятого мы спустились.

— Мистер Лоу во время вашего свидания оставался у себя? -

— Он читал. Скорее всего, читал. Обычно у него играет музыка, а если тихо — значит, читает. Он говорит: «Не могу и читать, и слушать музыку одновременно, увы, не Цезарь».

— Какую музыку? — неожиданно для себя уточняет Элеонора.

Понимаете, — девушка краснеет, — это не современная музыка, в такой я не разбираюсь. Знаете, она чем-то напоминают церковную: многоголосая, напевная и жутко тоск-, ливая. Иногда спокойная, плавная такая, мелодичная, а иногда просто неистовая, и, когда я в такие моменты — крайне редко — захожу к мистеру Лоу, вижу: он мечется по комнате или стоит у распахнутого окна, особенно в непогоду, дождь хлещет ему в лицо, и кажется, он шепчет какие-то за—

клинания или молится, только губы вздрагивают. В такие мгновения он как безумный.

— Мистер Лоу религиозен?

Элеонора вспоминает, когда она последний раз ходила в церковь. Ей становится неудобно перед богом. Если он есть, то, надо полагать, заждался ее визита. Она бы с удовольствием ходила к нему хоть каждый день, лишь бы были соблюдены два условия: первое — какой-нибудь архангел прилетал бы, пускай даже без ведома Элеоноры, и незаметно клал в причудливого литья старинную чугунную шкатулку деньги на жизнь, и второе — чтобы подопечные господа перестали совершать преступления, тогда бы и Элеоноре не нужно было ломать голову над традиционными вопросами: кто? как? почему? В голове ее еще скачут короткие — не длиннее револьверной вспышки — слова «кто, как, почему», когда она слышит ответ девушки:

— Нет. Не религиозен. — Как многие несложные натуры, Лиззи использует для ответа лишь те слова, которые были в вопросе, но так же часто поступают осторожные, достаточно изощренные люди, знающие, как важно отвечать именно на заданный вопрос, а не чуть больше, чтобы не сказать лишнего, и не чуть меньше, чтобы не вызвать подозрений в умолчании. — Я никогда не видела, чтобы он ходил в церковь, — продолжает она. — Он очень бережно относился к своему телу — теннис, гольф, яхты, а насчет души не знаю. Он говорил: «Главное — тело человека, Лиззи. Чем больше тебе лет, тем лучше это понимаешь. Никто, никогда и нигде не помогает слабым и больным. Говорить могут все, что угодно, но жалких людей