Ольга Лаврова - Ушел и не вернулся

— Ох, хитрющая из женщин! Выкладывай, не томи.

— Я еще раз посмотрела то сукно. Оно все в небольших рулонах и без хазовых концов.

— Каких, пардон?

— Наружный конец рулона, Шурик. На нем ставится штамп фабрики и пломба. И мало того, что без хазовых концов, но и линия обреза не машинная — ручная.

— И что сие означает?

— Пусть Пал Палыч скажет, объективно.

— Просто ножницами отрезают куски от рулонов! С того конца, который потом закатывается внутрь!

Кибрит кивнула: мнения совпали.

— Но в таком случае рулоны укорачиваются, — возразил Томин в сомнении.

— А это никого не волнует. Принимают-то по весу, а сдают по метражу.

— Очень мило, — Томин даже несколько опешил. — Два аса с Петровки считали тут с лупой какие-то нити, гонялись за цифрами и мудрили, а у вас под носом примитивно орудовали ножницами?

— Небось и продолжают орудовать, — подал голос Пал Палыч. — Нельзя, чтобы в документах разом подскочила длина рулонов.

— Но сколько можно вот так, с провинциальной наглостью, нарезать?

— Если от каждого хотя бы второго рулона, Шурик, то ого-го! — заверила Зина.

— Вижу только одно подходящее место, где украсть, — сказал Пал Палыч. — После сушки, но до метрования и передачи на склад.

— А сушкой у нас командовал пропавший Миловидов. Значит, в его хозяйстве и отрезали! — заключила Зина.

Вот тебе и загадка-разгадка. И наконец-то оделся плотью противник, которого Знаменский тщетно высматривал в директоре фабрики, в Зурине, Валетном, Горобце. Настоящий противник — организатор дела, его толкач, его хозяин.

Наступил момент, когда все обстоятельства, как стеклышки в калейдоскопе, складывались в новый узор.

— Значит, Миловидов… — произнес Пал Палыч с некоторым даже облегчением. — Что и утверждает Горобец, которому я не верил.

Это давало всему крутой поворот. Надо было сесть и подумать, чтобы не пороть горячку.

Друзья сидели и думали вслух. Думали как один человек. Кто-то начинал фразу, другой подхватывал, третий уточнял.

— Если Горобец не соврал, то ведь не исключено…

— Что рубашечку подбросили!

— Предвидя обыск.

— Предвидя, насколько ситуация будет против Горобца.

— Заранее зная, что она будет против Горобца.

— То есть ситуация создана!

— Но кем?..

И тут Томин схватился за голову:

— Ой-ой… Позор!

— Что, Шурик?

— Лопухнулся я… Ведь была мелочишка, которая не лезла в общую картину! Что Миловидова говорит? «Ушел. Я сидела, ждала его к ужину». Но, по словам соседки, Миловидова в тот вечер раза два выходила, даже вроде бы с сумкой! Молода-ая вдова Алена Дмитриевна… А одну ночь она у матери ночевала — со слов той же соседки, Ольги Фоминичны… Ой-е-ей!..

Мать Миловидовой нянчила внучат у старшей дочери в поселке километров за пятьдесят от города. И Томин, заслушавшись соловьев, не потрудился повидаться с ней и проверить факт ночевки. Да и то сказать, кто бы заподозрил во лжи неутешно оплакивавшую мужа женщину!

Молодая вдова Алена Дмитриевна…

(Фраза эта из лермонтовской «Песни про купца Калашникова» помнилась Томину с давних лет, когда он декламировал «Песню» на школьной сцене. Класса до четвертого ему мнилось, что впереди — блестящая актерская карьера).

Не ведая об опасности, нависшей над Валетным, Зурин самолично отправился «вытрясать душу» из Миловидовой.

— Здравствуй, милая, хорошая моя, — поприветствовал он ее с порога.

— Ой, не до вас мне, Петр Иваныч! — ощетинилась та.

— Для эмвэдэ время есть, а для меня нету? Этак, красавица, негоже.

Расставив локти, она загородила Зурину дорогу.

— Да о чем нам с вами говорить?

— Но-но, ты своим бюстгальтером не пугай, есть о чем говорить! — Он решительно протиснулся в комнату. — Некстати, Алена, ерепенишься, я к тебе со всем сочувствием. Ну только нашего с тобой вопроса это не меняет.

— Какого еще вопроса?

— Не виляй, понимаешь, все ты понимаешь. Деньги, что у Сергея были, — общественные, надо их разделить по справедливости.

Миловидова пренебрежительно повела полными руками.

— Выходит, вы ко мне по общественной линии? Общественник?

— Вот змея… С мужем твоим, хоть и пришлый, всегда честно делили. А ты же коренная, наша — и на тебе!

— Я ваших счетов не знаю, что вы там делили. И дел ваших знать не знаю. Вы со мной советовались? Нет, Петр Иваныч, дверь закрывали. То ли водку пили, то ли в карты играли — мне неизвестно!

— Алена, мы тебе хорошо предлагаем, не дури. Бери треть. Остальное верни людям.

— Я теперь вдова, о себе должна заботиться.

— Да ты прикинь — тебе ж столько и не нужно! Ну?

Миловидова присела перед зеркалом, поправила выбившуюся прядь волос, прошлась пуховкой по лбу и подбородку. Она была в расцвете лет и красоты, а последние дни, полные опасностей, борьбы, притворной и непритворной муки, придали лицу что-то по-новому притягательное. Той женщине, что смотрела на Миловидову из зеркала, любое царство было впору.

И Миловидова поднялась и окинула замухрышку Зурина уничтожающим взором.

— Ой, мудрец! Ой, до чего головушка-то разумная! Да откуда вам знать, сколько мне чего нужно?!

— Сильна… — пробормотал Зурин после паузы, почесывая в затылке; он впервые узнал Алену такой. — Грешил я, что Сергей лыжи навострил, но теперь по тебе вижу, что… да-да… Гляди, баба, пожалеешь! Не доводи до крайности!

— Нет у меня денег. Обыскивайте!

— Где ж они, интересно, есть? Или Митька увез?

Алена ответила с наглой ленцой:

— Если Митя что увез, с него и спрашивайте.

— Так. Издеваешься. Ты у меня под вышку пойдешь, стерва этакая!

— Ну уж… Ведь Горобец-то сознался! — Миловидова победоносно прошлась перед Зуриным, покачивая бедрами. — Извинитесь-ка за «стерву», Петр Иваныч.

Зурин от такого заявления потерял почву под ногами и сорвался почти на слезливость:

— Я тебя вот такой девчонкой помню… Ну ладно, ну подавись — извини… Аленушка, хоть ребят моих пожалей, если совести нету! — И, ужасаясь, простонал: — Я третий месяц на зарплату живу!..

Валетный сидел в милиции, собрав все свое мужество, сколько его нашлось в пугливой, не привыкшей к испытаниям душе. Он взбадривал и заклинал себя не потеряться, не поддаться на уловки Знаменского, не сболтнуть ни крошечки лишнего. И не бояться, не бояться, не бояться, ведь ни сном ни духом не виноват он в убийстве Миловидова! А что разговор пойдет о Миловидове, не о фабричных делах, казалось несомненным: фабрикой Знаменский и занимался на фабрике, фабричных в милицию не таскали.

Чтоб Алене провалиться! Чтоб ее, гадину, вместо Сергея!.. Ну зачем натравила следователя, сумасшедшая баба? Ведь он, Валетный, не только невинен — сам от исчезновения Сергея в диком убытке! И ничего о нем не знает — о живом ли, о мертвом. Вот! Это тоже надо крепко помнить: о живом Миловидове он ничегошеньки не знает. Приехал, жил тут, работали вместе, знакомы, конечно, — все. Больше ни во что не вдаваться!

И держаться вежливо, разумеется, но боевито. Как Зурин велит: уши не прижимать!

Настроившись подобным манером, Валетный выступил было с протестом:

— Я удивлен, товарищ Знаменский. Время вечернее, ко мне только-только гостья — и вдруг сотрудник в штатском и почти что «пройдемте»!

Знаменский (в отличном расположении духа) поцокал сочувственно языком:

— Прошу прощения. Загорелось вас увидеть.

— Что за спешка? Уже не говоря, что пострадала честь женщины, но и я лично имею право на отдых после трудового дня. Даже записано в конституции, насколько понимаю, право на отдых ну…

— После трудового дня, — договорил Пал Палыч, окончательно развеселившись, — умного человека приятно послушать. Но вот представьте — сижу я в гостинице и думаю: сколько можно возиться с этой фабрикой? Тоска смертная! Надо, думаю, позвать умного человека и попросить по-хорошему: сделайте милость, расскажите, пожалуйста, как вы воруете? Умный человек — если умный, — он мне расскажет, а за чистосердечное признание снисхождение полагается. Дальше — как суд решит, а пока пусть спит дома, дам принимает.

У застигнутого врасплох Валетного отвисла челюсть. Выходит, не про Миловидова речь?! И все его боевитые приготовления впустую? Мать честная, что делать?!

Между тем Пал Палыч достал Мишу и Машу и усадил справа и слева от себя на столе.

— Вы следите за моей мыслью, товарищ Валетный?

Куклы для Валетного — словно удар под дых.

— Я?.. Да, я… я слежу…

— Отлично. Но кого же, думаю я, позвать? И вспоминаю, что есть на фабрике начальник ОТК. Светлая голова. И я зову вас. Вы, я уверен, должны все понять. А, Илья Петрович?

— Нет, я… Я не понимаю, что я должен понять…