Фридрих Дюрренматт - Убийства — мой бизнес

— Комиссар полиции Гремилли. Мне бы хотелось увидеть месье Лоби.

— Вам повезло, он только что вернулся из лицея. Пожалуйста, проходите.

Коридор, в который провели полицейского, был узким, но уютным благодаря обоям теплых тонов, на которых вырисовывались античные маски, и выдавал живущего здесь интеллектуала. Мадам Лоби опередила Гремилли, открыв дверь изрядно заставленного мебелью кабинета.

— Ренэ, месье хотел бы с тобой поговорить.

Из-за груды книг и тетрадей показался преподаватель. Голос его был столь же холоден, как и во время их встречи в кафе на бульваре Монтеня:

— А, месье комиссар… Пришли брать у меня уроки?

Не дожидаясь ответа гостя, он повернулся к жене:

— Ивонна, позволь представить тебе комиссара Гремилли, который ищет того, кто свел счеты с Элен Арсизак. Месье комиссар, моя жена.

Ивонна мило улыбнулась и перед тем, как оставить мужчин вдвоем, спросила полицейского:

— Надеюсь, месье комиссар, вы не рассчитываете его найти здесь?

После чего она скрылась за дверью, не став, как и ее муж, ждать, что ответит Гремилли. Профессор освободил стул от горы бумаг и предложил его нежданному гостю:

— Прошу, месье комиссар. Слушаю вас.

Подождав, пока Лоби займет свое место за столом, Гремилли спросил:

— Вы преподаете историю, если не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь.

Его тон не потеплел и не стал менее презрительным, и Гремилли сразу понял, что добиться чего-то серьезного от этого парня с бритым черепом и суровым взглядом сквозь очки без оправы ему не удастся.

— Я буду признателен, если скажете мне, где вы были в ту ночь, когда убили мадам Арсизак.

— У мэтра Димешо.

— С Катенуа и Сонзаем, это мне известно.

— Тогда, зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Чтобы услышать это от вас.

— Это наши еженедельные встречи — единственная разрядка, которую я могу себе позволить. Не хватает времени, я уже два года работаю над книгой о Людовике XV, которого мне хотелось бы реабилитировать в глазах общественности.

— Прекрасные намерения.

— На которые вам ровным счетом наплевать.

Решив не нарушить стиля разговора, Гремилли ответил:

— На которые мне ровным счетом наплевать.

— В таком случае, если вам не о чем больше меня спросить…

— Уточню еще одну деталь, с вашего позволения. Если вы отдаете львиную долю своего времени, не считая вашей непосредственной работы, Людовику XV, то каким образом умудрялись еще встречаться с Элен Арсизак?

— Пардон?

— Вы были любовником мадам Арсизак.

— Это вопрос или утверждение?

— Утверждение.

— В таком случае, смею заверить, что вы заблуждаетесь.

— Вы меня поражаете.

— А вы считаете, что я обязательно должен был быть любовником этой дамы?

— Месье Лоби, прошу вас!..

— Если вы требуете, чтобы я принимал ваши слова всерьез, то и говорите серьезно.

— А я и говорю серьезно.

— Незаметно.

— Сожалею, но мое положение требует, чтобы прежде всего принималось во внимание мое мнение. Если я говорю, что вы были на короткой ноге с покойной, причины смерти которой я пытаюсь прояснить, то это значит, что меня в этом заверили.

— Вам не следует прислушиваться к различного рода болтовне.

— Согласен, но данный случай — особый: речь идет об одном из ваших лучших друзей. Как думаете, о ком?

— Не знаю, меня это не интересует.

— Вы производите впечатление очень уверенного в себе человека, месье Лоби.

— Так оно и есть, месье комиссар.

— Автором этого доверительного сообщения является мэтр Катенуа.

— Марк всегда отличался богатым воображением.

— На самом деле?

— Доказательством этому служит то, что каждое воскресенье он убежден, что выиграет пари на три первые лошади.

Оба с неприязнью посмотрели друг на друга. Полицейский спросил:

— Почему вы меня воспринимаете с такой враждебностью, месье Лоби?

— Мне не нравятся люди вашей профессии, мне не нравятся ваши вопросы и мне не нравится, когда кто-то отнимает у меня мое время. У меня другие интересы.

— Людовик XV?

— В том числе.

— Что, по-вашему, толкнуло мэтра Катенуа так мне врать?

— Он обожает играть в шутки с друзьями и… теми, кто таковыми не является.

— Вам не кажется несколько рискованным — тем более, для адвоката — смеяться над офицером полиции, занимающимся расследованием уголовного преступления, и бросать тень на друга, практически называя его потенциальным преступником?

— Он уже и до этого договорился?

— Он даже поведал мне о том состоянии отчаяния, в котором вы находились, и о вашем желании развестись.

Лоби расхохотался. Гремилли охватила злость:

— Не вижу в моих словах ничего смешного!

— Вам этого не понять!

— Но я только тем и занят, что выпрашиваю разъяснений!

— Самое комичное во всей этой истории — это то, что Марк-то как раз и был любовником Элен.

Чувствуя, что его все дальше и дальше уносит в море лжи, Гремилли готов был опустить руки, отдавшись стихии этого необычного для него мира, где полицию всерьез не принимали. Он был в растерянности и не знал, как себя вести в этой ситуации. Такое с ним случалось впервые. Когда Лоби открывал входную дверь, он задал ему вопрос, который задавал всем:

— Мадам Арсизак вам была симпатична?

— О, нет!

— Почему?

— Потому что она ничего не знала о Людовике XV.

Гремилли страшно захотелось что-то сломать или разбить — настолько он был уверен, что над ним в очередной раз посмеялись. Его считали специалистом по самым изощренным хитросплетениям, некоторые из его младших коллег прислушивались к его советам и восхищались им, начальство ценило его — и на тебе, какие-то перигёзские буржуа позволяют себе изгаляться на ним! Так продолжаться больше не может!

Расстояние от дома Лоби до аптеки Сонзая было незначительным, и Гремилли преодолел его за считанные минуты. Посетителей в аптеке не было. Из лаборатории вышел довольно еще молодой и черноволосый мужчина, подстриженный под римского императора Тита. Своим носом-пятачком, своими ясными и веселыми глазами он напоминал одного из чудных и добрых героев Жюля Лафорга[6].

— Месье что-нибудь нужно?

— Месье Сонзай?

— Он самый.

— Мы могли бы где-нибудь поговорить с вами?

— Можно… А в чем дело?

— Комиссар полиции Гремилли. Я ищу убийцу мадам Арсизак.

— Да сопутствует вам удача. Мадемуазель Валери!

Послышалось частое постукивание каблучков и вскоре появилась Дюймовочка — девушка лет двадцати, маленькая и, казалось, очень хрупкая. Механическая улыбка осветила ее фарфоровое личико.

— Мадемуазель Валери, на какое-то время оставляю магазин на вас. У нас с месье дела.

В лаборатории каждый сел на табуретку.

— Не хотите ли выпить анисового ликеру, приготовленного по моему рецепту, месье комиссар?

— Нет, спасибо. Месье Сонзай, на что вы тратите свое свободное от работы время?

— На провансальских поэтов. Я страстный поклонник провансальской поэзии. А вы?

— Никогда над этим не задумывался.

— И напрасно, позвольте заметить. Вы себя лишаете такого удовольствия!

— У меня еще есть время исправить свою ошибку. И давно вы влюблены в эту поэзию?

— С самого рождения или почти, точно не помню. Но по-настоящему я почувствовал эту обжигающую душу рифму в день нашей с Жанной свадьбы, ну знаете, дочкой производителя гусиной печенки, который…

— Простите, я не из Перигё.

— Ах да, действительно! Как я вам сочувствую — более чудесного места в мире, чем Перигё, отыскать трудно!

— Я обязательно учту это. Так вы говорите, свадьба открыла вам мир поэзии?

— Да, своего рода смена обстановки, что ли. Признаюсь по секрету: я ведь по натуре был раньше гулякой. Стоило увидеть какую-нибудь хорошенькую девочку — и я влюблен по уши!

— И, судя по всему, не ведали поражений?

— Ну, почему же. Однако в неудачах я закалялся!

— Значит, вас можно назвать человеком с романтическим и восприимчивым характером?

— Вот это определение меня вполне устроило бы.

— Я чрезмерно рад, что встретил, наконец, сердечного человека, который, вероятно, сможет мне рассказать, что из себя представляла на самом деле Элен Арсизак. У вас такой богатый опыт по части женщин, что вы, как мне кажется, глубже других их понимали.

— Я думаю, что знал Элен настолько, насколько это было возможно, в общем, как она сама себя знала.

— И каковы ваши ощущения?

— Дура.

— Дура?

— Полная дура.

— Вас не удивит, если скажу вам, что подобную оценку слышу впервые? Элен Арсизак обвиняли во многих грехах, но только не в глупости.