Двадцать невымышленных историй - Глазов Григорий Соломонович

– Значит, у тебя только мама есть?

– Когда папа был, я каждый день гулял с детьми на площадке. А мама теперь запирает меня на целый день в квартире.

– Ну так почему же она тебя в детский сад не отдала?

– Потому что она на работу не ходит.

– Зачем же тогда запирает тебя на целый день?

– Она ходит к знакомым.

– Кто же еду тебе готовит?

– Я сам, – с гордостью заявил Витя. – Я уже умею картошку готовить.

– Вижу, ты хозяин... Мама, наверное, хвалит тебя за это?

– Больше бьёт, – произнес смущаясь, – Когда-то била по ногам палкой с гвоздями на конце. Даже кровь текла. Я плакал, и к нам постучала тётя Таня. Мама не хотела её впустить. Но тётя сказала ей, что в милицию заявит, если не впустит... Я боюсь мамы и хотел бы, чтобы она не забирала меня отсюда. А знаете, где мы живем? На Весёлой улице, 9.

– Значит, Весёлая, говоришь?

– Квартира четырнадцатая, – добавил Витя и поскакал на одной ноге к балконной двери.

– Видите, сколько держусь без отдыха? Я одинаково долго скачу и на правой, и на левой.

– Вижу, дорогой...

В палату вошла няня – невысокая и немолодая уже женщина. С моей тумбочки она взяла посуду и сразу вышла. За ней следом пошел и Витя.

«Неужели мальчик говорит правду?», – думала я. – «Может, ребёнок фантазирует. Необходимо обо всём узнать на месте.»

Через три дня меня выписали из больницы. В полдень я сдала сестре-хозяйке постель и вышла из палаты. В прихожей на диване сидело несколько женщин из других палат. Тут же возле них играли Витя и ещё один мальчик.

 – Вы уже отправляетесь домой, – обратилась ко мне одна из них, – Теперь Витя опять один в палате останется.

– Я приду к вам летом, – сказал Витя, когда мы с ним шли по коридору в комнату, куда сестра-хозяйка принесла мою одежду.

– Приходи раньше, зачем откладывать аж на лето?

– Я хочу с вами сегодня идти...

– Нет, Витя, врачи никому, кроме матери, не отдадут тебя.

– Я им скажу сам, и они отдадут.

– Не надо волноваться. Иди обедай, а я сегодня же пойду и к твоей маме.

Я погладила малого по голове, пошла в комнату для переодевания, а Витя стоял под дверью и плакал.

– Не хочу домой!

В шестнадцать часов я уже была на улице Весёлой. На мой неоднократный стук никто не отозвался. Уже хотела, было, идти прочь, как возле меня остановился молодой человек в коротком пальто, без шарфа и без шапки, с буйной шевелюрой. Было похоже, что он выскочил на несколько минут в город, а вот теперь возвращается обратно.

– Вы к кому, милая, сладкая? Не заблудились случайно? – склонился над ухом.

– К хозяйке этой квартиры, – ответила я с ноткой злости в голосе.

– Прошу вас, дорогая, – сказал он, отпирая дверь.

У меня не было времени на обдумывание. Я и не заметила, как оказалась в полутёмном коридоре, а потом на кухне. «Тип», – промелькнуло в моей голове.

– Эльвирочка, принимай гостей, – окликнул «тип», раздеваясь.

Из комнаты в кухню вошла женщина, очень похожая на Витю. На вид ей можно было дать лет тридцать. В красном, до колен, платье, с мужской причёской, она выглядела смешной, уставилась в меня пьяными, прищуренными глазами и молчала. Из-за двери, ведущей в комнату, слышались голоса – несколько мужских и один женский. На кухне стоял дым от сигарет, пахло водкой и чесноком.

– Что – опять сестра милосердия? Надоели вы мне со своими записками. Сёмка, где ты выдрал её? – Эльвира показала на меня пальцем.

Я поняла, что здесь не с кем говорить, но почему-то начала:

–– Ваш Витя давно уже выздоровел после ангины...

– Знаем и без попа, что в воскресенье праздник, гуд бай, дорогая, – пропела Эльвира и скрылась за дверью комнаты.

– Такова наша судьба, дорогуша, – прошу к выходу, – фамильярно раскланялся Сёмка и показал мне на дверь.

Возмущение распирало мне грудь. Я вышла на улицу. Ветер бросал снегом, бил в глаза. Вместо дома, я пошла в другую сторону. У меня больше не было сомнений, что ребёнок говорил правду. Склонив голову, брела с улицы на улицу. Остановилась возле районного отделения милиции.

Именно с того дня и началась борьба за Витино счастье.

Начальник милиции Николай Иванович Горленко мимо своего внимания не пропустил ни одного моего слова. Одновременно кое-что записал в блокнот. А когда уже я закончила, он встал из-за стола, пожал мою руку. Высокий, степенный, по-отечески улыбнулся. Седые виски придавали этому мужчине особую доброту и прелесть.

– Спасибо, Анна Прокофьевна, за то, что пришли. Я рад, что у нас много таких, как вы, не проходящих мимо безобразий, которые случаются ещё в нашем городе. Ну и этот случай... – он остановился, будто подбирая слова, – Защитить, сохранить счастье ребёнка – как это благородно, Анна Прокофьевна. Спасибо вам. Займёмся этим делом, обратимся за помощью к соседям. Посмотрим, может, удастся совместными усилиями исправить гражданку Эльвиру, довести до ума. Так сразу мы не можем – как вы этого требуете – забрать Витю и отдать в детский дом. Конечно, если мы с вами убедимся, что Витину маму нельзя перевоспитать, обратить её на правильный путь, тогда через суд придётся лишить её прав материнства.

– Не думаю, что она из таких, которые легко могут стать на путь праведный. А Витя у неё только ширма, которой она защищает себя от работы, – сказала я.

– Так-то оно так, Анна Прокофьевна. Обещаю вам этим делом заняться сам. О результатах сообщу. Адрес ваш записал.

...Через день я приготовила для Вити гостинец, взяла за руку своего сына-первоклассника и отправилась в больницу. Гостинцы передала дежурной медсестре.

– Витя спит после обеда, – заявила она.

– Как поднимется – скажете: тётя Анна передала. Вдвоём с сыном мы медленно спускались со второго этажа. При выходе я аж остолбенела, когда увидела, что нам навстречу мчится Эльвира. В тёплой куртке и меховой шапке, она даже выглядела намного лучше, чем тогда, когда я её видела впервые. «Видно, уже из милиции были у неё», – подумала я.

...В течение многих дней я не переставала думать о Вите, – то ли дома, то ли на работе (на стеклозаводе работаю сортировщицей), – и всё ждала известия от Николая Ивановича Горленко. Лишь через три месяца получила от него письмо, в котором он сообщал, что Витя уже в детском доме в городе Б., и просил, чтобы как-то навестила малого.

Это был один из самых радостных дней в моей жизни. Счастье ребёнка спасено, и в этом маленькая доля моих усилий.

Евсей Вольфович Круковец

Тебя судят товарищи

Для чего, собственно, Ивану Шикову надо было тогда ехать в Киев, он и сам потом не мог как следует объяснить. Да и трудно это было сделать. Никаких дел у него там не было. Просто знакомый шофёр автобуса предложил:

– Садись, Иван, прокачу до Киева. Увидишь столицу.

Сказал полушутя. Иван сначала так и воспринял это.

И в тон ответил:

– А чего же, могу проехаться.

– Так поехали!

«А действительно, почему бы не поехать?!» – подумал Шиков. Он был мастер на быстрые решения, ему нравилось, когда о нём говорили: «Энергичный, решительный!». Быстрые решения, ему казалось, подкрепляли такие характеристики.

И когда товарищ спросил: «А на работе как?», Шиков улыбнулся:

– Ты за меня не беспокойся! Поработают без меня.

Про себя подумал: «У меня два свободных дня. На работу выходить третьего мая. Успею вернуться.»

Так и поехал. Вернулся третьего мая. Часы неуловимо свидетельствовали, что уже на целый час опоздал на смену.

«Идти в парк? Нет, отдохну с дороги. Обойдутся как-то без меня. Заменят кем-то. А нет, то в крайнем случае объявят выговор. Переживём!»

В парк пришёл через шесть часов после начала работы.

– Что с тобой случилось? – спросил дежурный диспетчер.

– Ничего особенного. Был в Киеве. По дороге во Львов машина испортилась. Вот и задержался.