Кэрролл Дейли - Рыцари раскрытой ладони

Когда я пришёл в себя, я был в домике и надо мною склонились несколько человек. В одном из них я узнал шефа полиции Клинтона.

С минуту они совещались. Из их слов я понял, что полицейский патруль наткнулся на Вилли Томпсона, бредущего по дороге; он отвёл их к бревенчатому домику. До меня дошло также, что Пушистой Харе удалось смыться. Затем я снова отключился.

Очнувшись вторично, я уже чувствовал себя довольно сносно. Но было ясно, что я попал в передрягу, — потому что очнулся в тюрьме Клинтона. Надо мною склонился доктор.

Выражение его лица было дружелюбным, а его слова меня несколько успокоили.

— Вы неплохо поработали с этой шайкой, — сказал он. — Надеюсь, что всё обойдётся. Я имею в виду не вашу рану — голова у вас каменная, с ней всё в порядке. Речь идёт о совершённых вами убийствах. У вас отличный адвокат — лучше не бывает, и судья не очень-то расположен к Клану. Мистер Томпсон всё ему рассказал. Миленькая история. Мужайтесь, у вас, повторяю, первоклассный адвокат. Я слышал, что решено выпустить вас под залог — как говорится, согласно хабеас корпус.

— Тогда я выкручусь, — сказал я с облегчением, так как серьёзно опасался, что всем в городе заправляет Клан.

— О, судья на вашей стороне, но вот Клан... В городе прошёл слух, что он угрожает отправить на тот свет любого, кто посмеет внести залог. Люди боятся Клана. Он имеет привычку выполнять свои обещания. Клан запретил соваться к вам с помощью. Но лечить вас он запретить не может.

— Значит, никто не осмелится внести залог?

Что и говорить, неприятный сюрприз.

— Поживём — увидим. — Он покачал головой, но в его голосе не было особой уверенности.

Он ещё не сказал мне тогда, что Клан угрожал взять тюрьму приступом, и власти уже подумывали о том, чтобы вызвать армейскую часть.

Такие вот дела. Впрочем, мне не пришлось ломать голову; мой адвокат не терял времени даром, и уже после полудня меня вытолкали из тюрьмы и потащили в здание суда несколько нервных джентльменов с шефом полиции впридачу.

Суд был ещё тот: просто продолговатая комната с низким потолком, с каждой стороны — по огромному окну. Было тепло, и окна были открыты навстречу солнечному свету. Но в лицах тех, кто собрался в зале, не было ничего тёплого и утешительного: это были враждебные, суровые лица, и по комнате пробегал угрожающий шепот.

Меня поставили перед судейским столом. Судья тоже не выглядел добряком, но у него было честное лицо, и он почти с вызовом окинул взглядом переполненный зал.

Мой адвокат произнёс длинную речь, но я не уловил и половины из того, что он сказал; я лишь догадался, что судья торопится закончить предварительное рассмотрение побыстрее: было похоже, что публика не прочь сама вынести мне приговор и привести его в исполнение. Прокурор непрерывно возражал адвокату; это меня не удивило, так как, по слухам, он был близок к Клану.

Наконец, судья без обиняков назвал сумму залога — не слишком большую — и решительно постучал молотком, когда по залу пронёсся недовольный ропот.

Затем мой адвокат произнёс медленно и спокойно:

— Ваша честь, поручитель находится в зале суда.

Боже мой, стало так тихо, что можно было услышать полёт мухи; половина зрителей встала со своих мест и посмотрела в направлении заднего ряда, куда указал адвокат.

Тут зазвенели оконные стёкла с обеих сторон; я увидел, что в каждом окне появились внушительные фигуры сыновей Бака Джебина. Они застыли в молчании, слегка покачивая ружьями, висящими подмышкой.

— Бак Джебин! — хрипло прошептал десяток голосов одновременно. Я взглянул на двери.

Растворив их, в комнату вошёл Бак Джебин с высоко поднятой головой, не глядя ни направо, ни налево. Он прошёл прямо к судейскому столу, мимо разинутых ртов и злобных взглядов. Ничья рука не осмелилась остановить его; никто не посмел и пикнуть. Все знали Бака Джебина и его парней. Через пару минут все формальности были улажены.

Я покинул здание суда свободным человеком и присоединился к отряду Джебинов. Я шёл третьим в колонне по одному, которая миновала Главную Улицу и вышла за город, в сторону фермы Джебина. Мы не проронили ни слова — только топали вперёд. Интересно, был ли мой вид таким же устрашающим, как у Джебина и его парней.

Томпсон с сыном были уже на ферме и рассыпались в благодарностях. Джебины принимали их без улыбки — дело есть дело, говорили их суровые лица.

Конечно, я узнал от мистера Томпсона все подробности. Вилли проведал об убийстве, совершённом в городке в двадцати милях от Клинтона. Убийство совершили Пушистая Харя и трое его дружков — от имени Клана. На самом деле за убийством стояло ограбление — и Вилли набрел на домик среди холмов как раз тогда, когда они делили там добычу. Они сцапали его и только выжидали, пока уляжется шум, чтобы затем пристукнуть и сбросить с обрыва в горный поток.

Дальше события развивались так. Всё случившееся стало известно в Клинтоне, но я не получил вызова на суд присяжных. Даже зная правду, большинство из них склонялось к тому, чтобы меня осудить — они сами принадлежали к Клану. И тут пошло-поехало.

Десять человек из числа присяжных набрались духа и вышли из Клана. Затем они рассказали судье всё начистоту: как они, ничего не зная, вступили в братство, и как убедились в том, какие делишки оно обделывает. В итоге судья вынес мне оправдательный приговор заочно.

Действительно, мне было лучше не показываться в Клинтоне. Клан терял почву под ногами, многие его члены заявляли о своём уходе. Более того, сложилась организация, направленная против Клана. Правда, Бак Джебин не захотел иметь дела и с нею. В целом обстановка в Клинтоне только ухудшилась: обе организации вооружились до зубов и разгуливали по городу, ища ссоры. Но, так или иначе, хватка Клана ослабла.

О Пушистой Харе не было ни слуху, ни духу; обе организации хотели свести с ним свои счёты, и он весьма благоразумно лёг на дно.

— Вообще-то, в старом ордене не было ничего плохого, — вдруг заявил Бак Джебин однажды вечером. — Мой отец когда-то состоял в Клане. Но нынешний Ку-Клукс-Клан хочет нажить капитал, раздувая ненависть, религиозную и расовую. Конечно, половина преступлений, которые приписывают Клану, совершена не им. Но он позволяет настоящим преступникам выступать от своего имени. Нельзя нарушать закон и права других людей, и при этом не спутаться с преступным элементом. Грабежи, убийства, акты мести — ничем другим это и не могло кончиться. И понадобился посторонний человек — то есть вы, — чтобы показать всё это в настоящем свете.

До самого моего отъезда Бак Джебин больше не возвращался к этой теме. Лишь когда через несколько дней Томпсон с сыном заехали за мной, чтобы подбросить до станции, Бак сказал:

— Я договорился с машинистом, что поезд сделает остановку в Хэддоне, в пяти милях от города. Видите ли, — он повернулся к старшему Томпсону, — кое-кто в Клинтоне планирует устроить Рейсу Вильямсу торжественные проводы, на свой манер, конечно. Этого нельзя допустить. Дух Клана мертв. Зачем снова раздувать страсти? И без того достаточно поводов для беспорядков и демонстраций. Клан теряет почву, теряет очень быстро — и пусть теряет!

Я охотно согласился, хотя Вилли Томпсон, ставший героем дня, был разочарован и раздосадован. Но меня интересовали только деньги. Я отправил чек, полученный от старшего Томпсона, в Нью-Йоркский банк и, хотя у меня не было сомнений в его честности, я предпочёл бы поскорее вернуться домой и убедиться, что чек будет оплачен.

Итак, я обменялся рукопожатием с Баком, а его сыновья что-то буркнули на прощание себе под нос. Затем я простился с дамами — о них я почти ничего не рассказал читателю, но достаточно отметить, что это были настоящие амазонки, способные постоять за себя в любой потасовке. И мы тронулись в путь: я рядом со старшим Томпсоном на переднем сиденье, а Вилли — на заднем. Приятно было снова на ходу, с двумя близнецами-пистолетами под рукой!

В девять тридцать мы были в четверти мили от станции, и до поезда оставалось ещё десять минут, когда начались неприятности. Обе задние шины лопнули с таким грохотом и так неожиданно, что я схватился за пистолет.

Томпсоны забегали вокруг машины. Я видел вдали огни маленького полустанка и решил дойти до него пешком. Ребята относились к своему автомобилю, как к паровому катку: под рукой оказалась лишь одна запасная шина с камерой. Им понадобилось бы полчаса, самое малое — с почесыванием затылка и подтягиванием штанов.

Я не хотел и слышать о том, чтобы ждать ещё сутки, и не позволил сопровождать меня до станции; им не следовало разлучаться — они слишком медленно соображали поодиночке. Нет уж, я твёрдо решил попасть в Нью-Йорк как можно скорее.

Я подхватил чемодан и, пожав им руки, двинулся по дороге. Я топал быстро, но не забывал при этом и думать, глядя себе под ноги и отбрасывая с пути осколки битых бутылок.