Ричард Пратер - Проснуться живым

Бритт выглядела бледнее обычного — ее кожа и так была белой как молоко (и гладкой, как сливки, что следовало отметить в первую очередь). Но она мотнула головой.

— Я сделаю это.

— Спасибо. Сейчас не время объяснять почему, но мне было бы трудно с этим управиться. Еще одна вещь, Лула. Когда вы заведете «кадиллак», не ждите меня, если только для вас не будет очевидно, что торопиться незачем.

— Думаете, они погонятся за нами? — спросила она.

— Возможно. Во всяком случае, Фестус их к этому подстрекает.

— По-вашему, если они нас схватят, то здорово отделают?

— Нет, если немного подумают. Но если хоть кто-то из них побежит за вами, у них едва ли будет время подумать.

— А вы с нами не пойдете? — робко спросила Юмико.

— Не думайте, что мне бы этого не хотелось. Но я пойду туда, куда поведет меня дух, и направление мне пока что неизвестно.

Молчание.

— Вопросы есть?

Вопросов не оказалось.

Большую часть времени я смотрел на Дайну, и мне стало не по себе, когда она внезапно закрыла и заперла дверь, потом повернулась и помчалась назад по проходу. Она являла собой в высшей степени поэтичное эротическое зрелище, но в тот момент я был не в состоянии на нем сосредоточиться, а тем более оценить его по заслугам.

Другие девушки отодвинулись, пропуская Дайну, которая, дрожа всем телом, остановилась в нескольких дюймах от меня. Глядя мне в лицо огромными карими глазами, она с трудом вымолвила:

— Они ведут себя как безумные!

— Они приближаются к церкви?

— Пока что нет. Но они кричат, размахивают руками… Потом один из них упал, а через несколько секунд еще двое — как будто потеряли сознание. Только первый из них — старик, стоящий впереди, — стал дергаться и дрыгать ногами… Вы знаете, что это такое?

— Боюсь, что да, — ответил я. — Не будем на этом сосредоточиваться, но такие припадки не кажутся мне ободряющим признаком.

Внезапно я почувствовал страшную усталость. Моя кожа, похолодевшая, когда мы все услышали последний ужасающий вопль, все еще оставалась холодной. Я вытер капли пота со лба и верхней губы, потом втянул в себя воздух.

После этого я посмотрел на девушек:

— Если мы разделимся… временно, то вы должны знать о нескольких вещах. И людях, в том числе о Дейве Кэссиди.

Я быстро поведал им всю историю. Через полминуты им были известны все основные факты, хотя на объяснения не хватило времени. Однако я заставил их осознать, насколько важно передать информацию Эммануэлю Бруно.

Но говоря, я ясно понял, что с точки зрения закона все это является показаниями с чужих слов, не имеющими особой, а может, вообще никакой ценности. Нравилось мне это или нет, но я был единственным человеком на планете, располагающим достаточными доказательствами, чтобы погубить Кэссиди. Ну, следующие несколько минут, несомненно, решат, кто будет погублен — Дейв или я.

— Итак, девочки, — продолжал я, не делая паузы, — отправляйтесь к задней двери. А когда я крикну «Пошли!», сразу же бегите.

Девушки быстро залопотали, а низенькая Ронни жалобно произнесла:

— Наверное, я последней взберусь на этот холм. Я плохо бегаю.

— Положитесь на Бога. Кстати, — обратился я ко всем, — возможно, вам будет не до того, но я приложу все усилия, чтобы «лемминги» пялились только на меня, пока вы бежите к машине. Сейчас не стану ничего объяснять, но я знаю, что некоторое время они не будут сводить с меня глаз. Так что вы можете рассчитывать, по крайней мере, на хороший старт.

Дайна, которой все еще не хватало дыхания, — впрочем, это единственное, чего ей не хватало, — с тревогой заметила:

— Шелл, если вы выйдете к этим психам, то сами можете спятить.

— Это мой единственный шанс — я намерен бороться с пожаром при помощи огня.

— И вы в самом деле к ним выйдете? — спросила Эмили.

— Конечно. Нападение — лучшая защита, не так ли? Если я буду ждать, пока они на меня нападут, преимущество окажется на их стороне.

— Шелл, дорогой… — заговорила Лула. — Не нужно выходить. Вы добьетесь того, что вас убьют.

— Вот еще! На кой черт мне этого добиваться? Говоря, она склонилась ко мне, и ее правая грудь задела мою руку.

— Лула! — взмолился я. — У меня будет достаточно волнений, когда я столкнусь с этим обезумевшим стадом. — Я посмотрел на ее теплую, твердую, шоколадную грудь.

Она улыбнулась и отодвинулась.

Я повернулся, шлепнул по заду ближайшую девушку и крикнул:

— Ну, побежали! А вы, Бритт, остаетесь со мной.

— Мне повезло, верно?

— Бритт, сейчас не время для тяжеловесных шведских острот… Девочки, я теперь убедился, что Божественное Провидение наблюдает за нами. Мы оказались в подходящем месте. Тем более что сегодня воскресенье. Но даже Божественному Провидению это может наскучить. Ибо, как нас учат мудрецы, на небесах те же проблемы, что и на земле, и если это правда…

Я посмотрел на девушек, думая, что, возможно, вижу их в последний раз, и быстро закончил:

— Ну, довольно о мудрецах. Идите. Девушки двинулись в сторону задней двери.

— Идите к выходу, малышка, — сказал я Бритт. — Присоединюсь к вам через минуту.

Затем я повернулся и последовал за остальными девушками сквозь занавески в мрачную заднюю часть здания, скрытую от прихожан. Там все было так же, как вчера, — винтовая лестница, стоящие как попало стулья, стол со стопками книг в черных переплетах… У стены по-прежнему находилось распятие высотой в десять футов; его заостренное основание упиралось в пол, а верхушка была прислонена к стене, которой касался и один край перекладины. К кресту был прибит деревянный Христос, чье изображение распинали бесчисленное число раз.

Стоя перед ним, я не впервые подумал, что для кого-либо, кто никогда не слышал о Христе и христианстве и не знал, что смотрит на нечто прекрасное и вдохновляющее, человек, прибитый к кресту и скорчившийся в агонии, выглядел бы ужасным символом жестокости и насилия, мучений и смерти, постоянным напоминанием о боли и горестях, унизительным изображением бесчеловечного отношения людей к себе подобным. Почти наверняка он бы подумал, что постоянное созерцание такого символа граничит с патологией. Ему было бы очень трудно поверить, что распятие воплощает красоту, добродетель и величие человеческого духа, и он счел бы вас сумасшедшим, если бы вы сказали ему, что оно является многовековым символом христианской надежды, доброты, веры и справедливости.

Я бросил взгляд через плечо. Девушки двигались в полумраке, словно быстрые тени. Лула уже находилась возле полуоткрытой двери, восемь остальных приближались к ней. Несколько секунд я наблюдал за матовым блеском их покачивающихся бедер, чувственными движениями ягодиц, смотрел на гладкую кожу их спин и ног, восхищаясь прекрасной наготой и позволив глазам в последний раз отдохнуть на столь яростно поносимой «леммингами» плоти…

Потом я отвернулся и взял в руки крест.

Глава 24

Большое распятие весило, возможно, восемьдесят фунтов, и, протащив его по длинному проходу, я пыхтел от изнеможения.

— Что это такое? — удивленно спросила Бритт.

— Это… ну, просто для использования в случае необходимости. Например, когда начинается пожар и вам нужно разбить окно.

Снаружи снова донесся шум, но не похожий на предыдущий. От него по-прежнему кровь стыла в жилах, но теперь он походил на крики толпы в Колизее, когда последний гладиатор испускал дух. Казалось, что-то только что закончилось… или, напротив, началось.

— Откройте дверь. Быстро!

Бритт повернула ключ и надавила на позолоченную ручку. Когда дверь приоткрылась на несколько дюймов, я увидел толпу мужчин и женщин, которая наконец сдвинулась с места. Люди бежали по траве к церкви.

— Вот вам и необходимость, — сказал я. — Открывайте дверь настежь! — Повернувшись к проходу, я крикнул:

— Лула — пошли!

Бритт стала давить на тяжелую дверь, пока она не открылась настолько, чтобы пропустить меня с моей ношей. Проходя мимо девушки, я велел:

— Когда я выйду, захлопните дверь, заприте ее и бегите так быстро, как еще ни разу не бегали.

Она тихонько вскрикнула, но я не посмотрел на нее. Я начал спускаться по широким ступенькам, когда услышал позади гулкий звук захлопнувшейся двери. Удар, казалось, отозвался эхом в моем солнечном сплетении, так как я споткнулся и чуть не упал, но все же смог завершить спуск на ногах. Сделав два нетвердых шага по траве, я впервые поднял взгляд и застыл как вкопанный, так как увидел «Божьих леммингов», бегущих ко мне с истошными воплями.

Эта публика была способна внушить страх, даже сидя на церковных скамьях, но вид стремительно несущейся и громко вопящей массы, состоящей из тысячи человек с разинутыми глотками и напоминающей тысячеглавого монстра, поверг меня в неописуемый ужас. Это не только остановило меня, но и заставило серьезно подумать об изменении плана, хотя уже было слишком поздно.