Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

Он идет следом.

Матера, в дверях:

— Грация? Поступил сигнал, беги скорее.

Я иду медленно. Хромаю на одну ногу, очень болит локоть, но все же я иду. Я и вправду похож на сумасшедшего, весь в пыли, чумазый, рука в спекшейся крови, рубашка порвана на локте, брюки на колене: наркоман в тяжелом бреду. Люди расступаются передо мной, но я как раз направляюсь туда, где их больше, и когда галерея пустеет, перехожу на другую сторону улицы. И снова иду, медленно, но неуклонно.

Он идет следом. Тоже медленно, в нескольких метрах позади. Держит руку в кармане, но не вытаскивает ее и не приближается. Во всяком случае, пока вокруг люди, так я думаю.

Я мог бы завопить, схватить кого-нибудь за грудки, крикнуть: «Это он! Он!» — но я боюсь, что люди разбегутся и я останусь в галерее один. И потом, я даже не знаю, кто этот человек. Вот если бы мне встретился полицейский. Но полицейских не видно.

Он идет следом. Когда ему кажется, что я ускоряю шаг, он тоже идет быстрее, а когда я останавливаюсь у перехода, даже не притворяется, будто разглядывает витрину, а просто останавливается тоже и смотрит на меня. Не подходит; думаю, боится, что я вцеплюсь в кого-нибудь и начну кричать. Думаю, он по-другому хочет разделаться со мной. Думаю, он хочет меня убить, но не таким способом.

Улица, пролегающая между моим домом и фирмой провайдера, никогда не казалась мне такой длинной, как в это утро. Уже недалеко, вот и перекресток, полукруг площади Маджиоре и книжный магазин Фельтринелли. Всюду полно народу, даже в этот час. Женщины ходят по магазинам. Студенты. Таксисты стоят на площади. Опять студенты. Иммигранты торгуют чем-то в галерее на улице Уго Басси, разложив товар прямо на асфальте. Студенты. Студенты. Студенты. Ни разу Болонья не казалась мне такой многолюдной. Целая толпа скапливается у перехода под двумя башнями; люди шныряют туда-сюда, уворачиваясь от автобусов. Я втискиваюсь в самую гущу. А он? Останавливается в нескольких метрах, смотрит на меня. Идет следом.

Может быть, если бы в голове у меня прояснилось, если бы я не падал с третьего этажа, прыгая из помещения, объятого пламенем; если бы я не сидел за пластиковой панелью стола, пока какой-то урод убивал мою лучшую подругу; если бы, говорю, у меня прояснилось в голове, я, может быть, что-нибудь предпринял. Побежал бы, позвал на помощь, загородился ребенком, что угодно. Но в том состоянии, в каком я нахожусь, мне ничего лучшего не приходит на ум, как только идти вперед. Я не могу зайти в парадную. Если она закрыта, если там никого нет, этот тип догонит меня и убьет. Не могу юркнуть в переулок. Далеко мне не убежать, этот тип догонит меня и убьет. Не могу остановить такси. Во-первых, меня в таком виде поди и не пустят в машину, а во-вторых, тот тип тоже сядет туда и убьет меня и таксиста. Это как в компьютерной игре? Нужно идти вперед, я истратил все свои жизни и все же должен идти вперед. Если противник меня настигнет, я весь вспыхну ярким пламенем, экран потухнет: game over.[160]

Перехожу через улицу Равеньяна, прямо перед магазином Фельтринелли. Какой-то момент раздумываю, не скрыться ли внутри, просто толкнуть вертушку и войти, но не решаюсь. Если я войду в магазин, расстояние сократится, он меня догонит и убьет. Иду дальше, обхожу грозди велосипедов, скопившихся вокруг колонны, и направляюсь вниз по улице Дзамбони.

Он идет следом. Рука в кармане, взгляд устремлен на меня. Ссадина на лбу уже не кровоточит, светлая, блестящая корка покрыла кожу почти до брови.

Скоро мой дом. Он стоит слева, в длинном, безлюдном, узком переулке. На углу — пивная типа ирландской, она закрыта, но столики выставлены на тротуар, там всегда сидят люди и чем-то занимаются. Я останавливаюсь возле столиков, но не сажусь, стою, качаясь, обхватив руками поясницу. Сначала все обращают на меня внимание, а потом перестают замечать, только время от времени посматривают, не ушел ли я; глядят с опаской и подозрением.

А он ждет. Он, похоже, знает, чего я хочу. Чтобы какая-нибудь компания свернула в переулок. И я дошел бы вместе со всеми до дома. Когда это происходит, он двигается одновременно со мной, даже меня обгоняет.

В двух метрах от дома я принимаюсь бежать. У меня болит все тело: и голова, и бок, и поясница, и нога, и локоть, — но все-таки я бегу. Складываюсь пополам и бегу, едва касаясь носками асфальта, отчаянно работая локтями. Надолго бы меня не хватило, но мое крыльцо с двумя ступеньками совсем близко, и я бросаюсь к нему, вваливаюсь в парадную. Хватаюсь за дверь, тяну из всех сил, стараясь захлопнуть ее за собой: если это получится, я спасен; но, проклятие, одна из створок цепочкой прикована к стене; дверь не поддается, рука соскальзывает; боль такая, что мне кажется, будто оторвались все пальцы. Я бегу по лестнице, прыгая через три ступеньки, держась за поручень; не успею, понятное дело: квартира на четвертом этаже, а на лестнице пусто; он бежит быстрее, еще немного, и догонит меня, и тогда убьет.

На первой площадке, рядом с дверью синьоры Риги, стоит детская коляска. Я хватаю ее и бросаю вниз: она, по крайней мере, на время спасает мне жизнь.

Добираюсь один до своей площадки, роюсь в кармане, ищу ключи; я уверен, что преимущество совсем незначительное, вот сейчас он догонит меня и убьет. Но ничуть не бывало, я успеваю вытащить ключи, отпираю дверь, вхожу.

Пес бросается мне под ноги, я падаю на пол лицом вниз. Через секунду прихожу в себя, оборачиваюсь: на пороге никого. Пинком захлопываю дверь.

— Морбидо! — кричу я, но ответа нет.

Отпихиваю Пса, который мне лижет лицо, и пытаюсь подняться. Все тело ноет, с трудом получается привстать на одно колено.

— На фиг! — кричу я Псу, так громко, что он отскакивает в сторону, садится и в недоумении смотрит на меня, чуть склонив голову.

Я поднимаюсь, держась за стену, тащусь к столику с телефоном. Снимая трубку, думаю, как идиот, что по номеру 113, наверное, можно звонить без счетчика. Но мне даже не удается его набрать, этот номер. Телефон молчит. Лишь смутный шорох отдается в ушах.

И в этот момент Пес поворачивается к двери.

Задирает морду, делает шаг вперед и застывает на месте. Нагибает голову, показывает в оскале зубы и принимается рычать.

Я вижу, как содрогается дверь. Ручка прыгает; кто-то во что бы то ни стало решил войти. Гляжу на цепочку и вижу, как она свисает, бесполезная, со своего крюка. Гляжу на щель между створками и вижу, что даже не повернул ключ. Дверь держит только автоматический замок. Я не осмеливаюсь пошевелиться. Надо бы как-то добраться до двери, повернуть ключ, наложить цепочку, но едва эта мысль приходит мне в голову, как он зовет меня с той стороны:

— Алессандро. Пожалуйста.

Пес рычит. Глухо, как дизельный мотор, непрерывно, слитно, на одной ноте, которая меняется лишь тогда, когда он переводит дыхание. Но не перестает рычать, просто как будто возвращается к исходной точке и тут же начинает все с начала. Когда дверь трясется опять, еще сильнее, Пес гавкает, всего один раз, резко щелкнув челюстями; лай этот похож на взрыв, он такой сухой и короткий, что по коридору даже не разносится эхо. Дверь больше не трясется. Она замирает, черная, безмолвная. Потом снаружи, на площадке, раздается металлический щелчок, как в кинобоевике. Через мгновение что-то звякает. Тонкая железка просовывается в замочную скважину и начинает двигаться то вправо, то влево.

Пес заливается лаем. Весь коридор звенит отголосками, звуки наплывают друг на друга, а Пес подходит ближе к двери, но не вплотную. Даже затихает на время, пятится назад, но потом снова начинает лаять. Я больше не могу.

Я прислоняюсь к стене, соскальзываю на пол, отползаю в угол. Закрываю уши руками, испускаю беззвучный крик, который теряется в яростном, неистовом лае; один-единственный звук мне удается расслышать, и это — скрежет отмычки в замке, в плотной латунной кругляшке, которая уже начинает проворачиваться, пол-оборота вправо, пол-оборота влево. Сейчас он откроет. Сейчас откроет и убьет меня. Сейчас откроет, войдет и убьет меня.