Сью Графтон - «Б» – значит безнаказанность

Я выключила автоответчик и с криком "Ура!" выбросила вверх кулаки. Тут же позвонила Джоуна и все рассказала ему. Я пребывала в эйфории. С тех пор как нашелся кот, это было моей единственной удачей.

– Что мне делать, Джоуна? Как думаешь, нужно получить судебный ордер, чтобы открыть чемоданы?

– Не забивай себе голову. У тебя же есть корешки багажных талонов, так?

– Ну да, они у меня с собой.

– Тогда садись на самолет и лети во Флориду.

– А почему просто не попросить, чтобы их переправили сюда?

– А что, если она в одном из них?

Воображение услужливо нарисовало эту картину, и меня передернуло.

– Думаю, тогда уже заметили бы. Ну, знаешь... запах, что-нибудь капало бы...

– Видишь ли, однажды мы нашли тело, которое пролежало в багажнике автомобиля полгода. Одной шлюшке кто-то воткнул в глотку высокий каблук-шпильку, и она превратилась в мумию. Не спрашивай меня, как и почему, но она была совершенно целая. Просто высохла. Была похожа на большую кожаную куклу.

– Пожалуй, полечу, – пролепетала я.

В десять вечера самолет уже уносил меня в сторону Флориды.

19

Мы приземлились в 4.56 по восточному времени. Моросил дождь, термометр показывал 70 градусов по Фаренгейту. Еще не рассвело, в здании аэровокзала горел тусклый, монотонный свет, а кондиционеры усиленно нагнетали искусственную прохладу, отчего казалось, будто это космическая станция, которая болтается на орбите, удаленной от Земли миль на сто. Ранние пассажиры целеустремленно сновали по коридорам, автоматически распахивались и захлопывались двери, отчаянно, точно лишившись надежды дождаться ответа, сигналили пейджеры. Создавалось впечатление, что все происходит здесь само собой, без всякого вмешательства со стороны человеческих существ.

Пункт невостребованного багажа "ТУЭ" открывался в девять, надо было как-то скоротать время. Вещей у меня не было, если не считать матерчатой сумки, где я держала зубную щетку и прочую мелочь, включая смену трусиков. Всегда беру с собой зубную щетку и смену трусиков. Я отправилась в туалет, чтобы привести себя в порядок. Умылась, пригладила влажной ладонью волосы, машинально отметив, какой неестественно бледной кажется кожа под жутковатым светом флуоресцентных ламп. В зеркале я увидела стоявшую у меня за спиной женщину, она меняла подгузники розовощекому младенцу, из тех, что похожи на взрослых, которые любят напускать на себя важность. Все время, пока мамаша обихаживала его, он с серьезным видом глазел на меня. Иногда так же смотрят кошки, так, словно мы с ними иностранные агенты, встретившиеся на явке и обменивающиеся тайными сигналами.

Я задержалась у стойки с прессой и взяла газету. Работал буфет, я заказала яичницу с беконом, поджаренный хлеб, стакан сока и не спеша позавтракала, заодно прочитав забавную статейку о человеке, который завещал все свои деньги говорящему скворцу. До семи утра я не в состоянии читать ничего серьезного.

Без четверти девять, дважды продефилировав из конца в конец по зданию вокзала, я – с ручной тележкой, которую, заплатив доллар, взяла напрокат, – подтянулась поближе к багажному отделению. В одном из застекленных отсеков виднелись аккуратно стоящие рядком чемоданы Элейн. Похоже, кто-то заранее позаботился о том, чтобы извлечь их из общей кучи. Наконец, мужчина средних лет в форменной одежде "ТУЭ", гремя ключами, открыл распределительный щит и стал – одну за другой – зажигать лампы. Это напоминало театр: вот-вот поднимется занавес и передо мной разыграют одноактную пьесу в скромных декорациях.

Я поздоровалась, предъявила корешки квитанций и прошествовала за человеком в форме в камеру хранения; там он, не проронив ни звука, погрузил мой багаж на тележку. Я ждала, что он попросит меня предъявить какой-нибудь документ, удостоверяющий личность, но ему, по всей видимости, было наплевать, кто я такая. Очевидно, к невостребованному багажу относятся так же, как к котятам, которые никому не нужны. Он просто обрадовался случаю сбыть его с рук.

Мне нужна была машина, и я отправилась в дешевое бюро проката. Накануне вечером я позвонила Джулии Окснер и предупредила, что заеду к ней. Теперь оставалось найти нужное шоссе на север. Толкая перед собой тележку, я пошла к автомобильной стоянке, подставив лицо мягкому, точно шелк, дождику. Парило. Пахло дождем и отработанным самолетным топливом. Забросив чемоданы в багажник, я взяла курс на Бока-Рейтон. Лишь когда я остановилась перед кондоминиумом и выгрузила чемоданы, до меня дошло, что все четыре на замке, а ключей нет. Очень мило! Может, Джулия что-нибудь придумает. Я занесла багаж в лифт, поднялась на третий этаж и в два захода перетащила вещи к квартире Джулии.

Я постучала и стала ждать. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, сопровождавшиеся радостными причитаниями:

– Иду, иду. Только не сдаваться. Осталось всего шесть футов. Лечу на всех парах.

Невольно улыбнувшись, я оглянулась. Квартира Элейн не подавала никаких признаков жизни. Даже коврик перед дверью исчез – может, внесли внутрь, может, выбросили; только золотистый квадрат тончайшего просочившегося сквозь ворс песка указывал на то, что коврик все-таки существовал.

Дверь открылась. Должно быть, старческий горбик между лопатками на спине Джулии давил ее к земле; она приходилась мне как раз по пояс и, для того чтобы увидеть мое лицо, вынуждена была наклонять голову-одуванчик набок и из такого положения косить глаза кверху. Кожа, сухая и тонкая, как пергамент, обтягивала руки наподобие хирургических перчаток, были видны вены и лопнувшие капиллярные сосуды. Бросались в глаза узловатые костяшки пальцев. Возраст сделал ее прозрачной, казалось, она медленно оплывает, как свеча, подожженная с двух концов.

– Кинси, дорогая! Так и знала, что это ты. Я тебя с шести часов утра поджидаю. Входи, входи.

Она посторонилась, уступая мне дорогу; я внесла чемоданы и закрыла за собой дверь. Джулия ткнула в один из чемоданов своей палкой и сказала:

– Они самые, я их узнала.

– К сожалению, на замке.

На всех чемоданах были кодовые замки, чтобы открыть их, требовалось набрать определенную комбинацию цифр.

Джулия удовлетворенно потерла ладони:

– Предстоит неплохая работенка, верно? Кофе выпьешь? Как долетела?

– От кофе не отказалась бы, – произнесла я. – Долетела нормально.

В квартире у нее было полно антиквариата. Викторианская эпоха здесь соседствовала с восточной роскошью: резной, вишневого дерева буфет с мраморной крышкой, широкий диван из мореного дуба, украшенная диковинной резьбой ширма из слоновой кости, кресло-качалка, две лампы под ярко-красными абажурами, персидские ковры, высоченное трюмо в раме из красного дерева, фортепиано, накрытое отделанной бахромой шалью, кружевные шторы, стены затянуты шелком, украшенным богатой вышивкой. В глубине комнаты телевизор с большим 25-дюймовым экраном, вокруг – семейные фотографии в тяжелых серебряных рамках. Серый лик телеэкрана казался чужеродным и выглядел вызывающе среди этого обилия красивых вещей. Безмятежную тишину, царившую в квартире Джулии, не столько нарушало, сколько подчеркивало тиканье напольных часов – будто кто-то легонько постукивал барабанными палочками.

Я прошла на кухню, налила нам кофе и вернулась в гостиную; чашки мерно позвякивали на блюдцах, словно до нас докатывались слабые отзвуки далекого калифорнийского землетрясения.

– Это ваши семейные реликвии? – спросила я. – Некоторые просто чудо.

Джулия махнула палкой:

– Никого не осталось, кроме меня, так что все досталось мне. Нас в семье было одиннадцать детей, я – самая младшая. Мать говорила, что я вздорная девица, клялась, что не видать мне никакого наследства. Я помалкивала. Теперь вот дождалась. Мать, понятное дело, умерла, отец – тоже. У меня было восемь сестер и два брата – все они умерли. Так постепенно все перешло ко мне, хотя здесь уже и ставить-то некуда. В конце концов, со всем приходится расставаться. Живешь себе в десяти комнатах, а потом – бац! – и оказываешься в приюте для престарелых, где и места-то всего – разве что тумбочку и свечку поставить. Но я туда не собираюсь.

– Да вы еще хоть куда.

– Надеюсь. Хотелось бы протянуть подольше. А потом... потом запру дверь на все замки и наложу на себя руки, если, конечно, не отдам Богу душу раньше. Я мечтаю умереть ночью в своей кровати. На этой кровати я появилась на свет – хорошо бы на ней же и окочуриться. Кинси, а у тебя большая семья?

– Нет. Я одна. Меня воспитывала тетушка, но она десять лет назад умерла.

– Выходит, мы с тобой товарищи по несчастью. Это утешает, верно?

– Можно и так сказать.

– Я выросла в семье горлопанов и драчунов. Все вечно чем-то швыряли друг в друга. Швыряли стаканы, тарелки, стулья, столы – все, что попадалось под руку. В воздухе всегда носились "снаряды" – предметы летали из одного конца комнаты в другой; вопль означал точное попадание. В основном это были девочки, но все – чертовски меткие стрелки. Однажды сестра подстрелила меня, когда я завтракала, сидя на детском стульчике. Что тут говорить – она мастерски играла в бейсбол. Так ловко метнула в меня грейпфрутом – овсянка разлетелась по всей комнате. Теперь, оглядываясь назад, вижу, что все мы были просты до безобразия, но зато у нас была дьявольская хватка. Мы добились в жизни чего хотели, и никто не мог про нас сказать, что мы беспомощны или слабовольны. Ну да ладно. Давай займемся чемоданами. В крайнем случае можно будет сбросить их с балкона. Думаю, они откроются, когда брякнутся на тротуар.