Тот, кто умер вчера - Еремеев Валерий Викторович

— Очень жаль. Тупость, она, как правило, границ не имеет. Можно далеко зайти.

— Это верно. Далеко. Хотите знать, куда зашла я? Например, к предположению, что и не халатность это была вовсе.

— Не понял. Ты что хочешь сказать?

— А ты подумай, майор, подумай. — Я тоже перешла на «ты».

С минуту в кабинете царило напряженное молчание. Красное от «праведного» гнева лицо Остапенко нависало надо мной. И все-таки ему удалось взять себя в руки: пальцы, сжатые в кулаки, разжались, губы растянулись в улыбке. Он небрежно плюхнулся на стул.

— Я все понял: рвение проявляешь, да? Выслуживаешься? Только все равно ничего не докажешь. Слово заслуженного мента против слова алкоголика? Кому больше веры?

Отвечать я не стала. Что я могла ему еще сказать?

— Можете идти, майор. До свидания.

Остапенко поднялся и, не попрощавшись, вышел. Я медленно приблизилась к окну. Посмотрела на улицу. Хотелось знать, выйдет он сразу или задержится в здании, — например, для того чтобы попасть на прием к Притуле и наговорить на меня кучу гадостей. И все же я была уверена, что вела себя правильно… Почти правильно.

Тяжело хлопнула большая дверь на входе. Остапенко сошел по ступенькам и забрался в сверкающую иномарку. «Да, — подумала я, — ему в самом деле не нужна квартальная премия. А еще говорят, ментам платят мало… Словно кошки в душу нагадили. Такое вот чувство. Чертов Остапенко и чертов Пиночет, который мне его подсунул, хотя наверняка знал, что этот человек не простой. Себе небось для беседы оставил заведующую неврологическим отделением Зелинскую. Кстати, Шевченко с ней тоже, наверное, закончил. Сходить к нему, узнать, как продвигаются дела? Заодно доложить о своих».

Пиночет был один. Шелестел по своему обыкновению бумагами под звуки приемника.

— Ну, как Остапенко? — вяло поинтересовался он.

— Я вам так скажу: если бы мне нужно было выбирать между Остапенко и походом в морг, я выбрала бы второе. Этот человек — хам и наглец.

— Я не об этом. Как прошла беседа?

Я рассказала.

— Что ж, — спокойно произнес старший следователь. — Все логично. Это называется борьбой за хорошие показатели. Доказательств коррупции у нас нет. Самое большее, что мы можем ему предъявить, это халатное отношение к выполнению обязанностей. И то, если докажем. Да и не будет никто с ним связываться. Есть и у Остапенко покровители.

— Поэтому вы и спихнули его мне? Сами связываться не захотели? Покровителей опасались?

— Думаете, займись вы Зелинской, вам бы повезло больше? Она, между прочим, поехала в прокуратуру области с жалобой на меня.

— Шутите? В чем она вас обвиняет?

— В политическом преследовании, разумеется. В чем еще сейчас модно обвинять прокуратуру и милицию?

— Не поняла.

Пиночет охотно рассказал. Первым вопросом, который он задал Зелинской, был следующий: не хочет ли она что-либо поменять или уточнить в своих показаниях? Заведующая отделением ответила отрицательно. Шевченко спросил ее прямо, а точно ли медсестра Югова звонила ей в понедельник? На этот раз ответ был положительный. Да, Югова звонила ей в понедельник. Тогда Пиночет ознакомил ее с выводами экспертизы, однако заключение, что смерть наступила в воскресенье, на показания свидетельницы не повлияло. Заметив по ходу, что экспертов не худо было бы уволить, а на их место найти настоящих профессионалов, Зелинская продолжала настаивать на своем. Пришлось еще раз напомнить ей об ответственности за дачу ложных показаний, после чего повторить первоначальный вопрос. В ответ Зелинская устроила настоящую истерику. Дескать, все это было специально подстроено, чтобы заставить ее уйти с поста заведующей. Все потому, что на прошлогодних выборах она агитировала не за того кандидата. О трупах на территории больницы Зелинская как будто бы забыла.

Рассказ Пиночета был прерван появлением Андрея Субботы.

— Ух, — устало произнес он с видом человека, только что разгрузившего машину цемента. — Совсем запарился я с этими двумя. Коваль кричит, что у Психа прямой нос был, Заяц же утверждает, что он был картошкой. Один — что подбородок острый, другая настаивает, что круглый. Чертов фоторобот. Думал чокнусь, пока эти двое к консенсусу придут.

— Представляю, что у вас получилось, — проворчал Шевченко.

— А вот, пожалуйста, полюбуйтесь. — Андрей положил на стол пачку листов. — Смесь бульдога с носорогом.

Я взяла верхний. Псих, каким его запомнили лечащий врач и сосед по палате, оказался угрюмым человеком с худощавым, заросшим щетиной лицом, толстоватыми губами. Его черты чем-то напоминали мне моего Александра Подольского, то есть каким бы он мог быть, если бы его продержали пару неделек где-нибудь взаперти. Как ни странно, но на этот раз воспоминание о герое моего романа неприятных ассоциаций не вызвало. Я даже улыбнулась, представив Сашу сидящим в клетке. Может, потому что я и сама посадила бы его на недельку на цепь за те душевные муки, которые он мне причинил.

— В морге узнайте, — велел Шевченко, — нет ли похожего среди неопознанных трупов. А то мы его ищем, а он, возможно, давно уже среди мертвых числится.

— Хорошо, — отозвался Суббота. — И вот еще что. Заяц одну вещь про этого пациента вспомнила. На его теле есть следы двух пулевых ранений. На левом плече и на боку. Раны очень давнишние, обе навылет. Тип-то, похоже, уже стреляный. В обоих смыслах… Эй, Леська! Ты куда это?

— Я кабинет открытым оставила. Сейчас вернусь.

Открытый кабинет был только поводом. Оставшись наедине, я достала мобильный и вошла в телефонную книгу в поисках контактных номеров Саши Подольского. К счастью, я их не успела удалить. Номеров у меня было два: мобильный и городской, квартирный. Сначала я набрала квартиру, но никто мне не ответил. Прежде чем набрать мобильный, я некоторое время колебалась, понимая, что в случае, если он мне ответит, придется что-то говорить, так как мой номер у него все равно высветится. Я же хотела просто удостовериться, что с ним все в порядке. Почему? Да потому что у Саши тоже были шрамы на теле. И тоже давнишние. В тех же самых местах, что и у Психа. На боку и на плече. Навылет. Да и черты его лица смутно походили на полученный фоторобот.

Резко выдохнув, я нажала на кнопку набора, одновременно слушая, как колотится мое сердце.

— Абонент находится вне зоны досягаемости, перезвоните, пожалуйста, позже, — ответил издалека механический голос.

V

Поразмыслив, я решила не говорить Пиночету о своих подозрениях насчет личности Психа. По крайней мере до тех пор, пока не буду знать наверняка. Еще я опасалась, что, если начальство узнает о моем близком знакомстве с одним из фигурантов дела, меня запросто могут отстранить от расследования.

Остаток дня и весь вечер я пробовала связаться с Александром, но результат был прежним. Я поняла, что прояснение ситуации требует более действенных мер, нежели просто держать в руке телефон и с тупым упрямством нажимать кнопку «Повтор». Поэтому, явившись следующим утром в прокуратуру, я сказала, что хочу на несколько часов отпроситься с работы, чтобы решить назревшие личные проблемы.

— Хорошо, — согласился Пиночет. — Но только после двенадцати. Сначала съездишь в больницу.

— Зачем?

— Только что, перед твоим приходом, звонил Перельзон. Ты ведь хотела с Хахалиной встретиться? Так вот, он говорит, что сегодня вроде бы можно. Надо пользоваться случаем, пока у пациентки не началось очередное обострение. Только одну я тебя не отпущу. Вместе с Субботой поедешь…

Я не возражала. Так было и веселее, и удобнее, потому что Андрей был на машине. Однако, к моему большому разочарованию, посещение больницы ничего нам не дало. Хотя на все вопросы больная Хахалина отвечала очень охотно, выжать что-нибудь полезное из ее ответов не представлялось возможным. Так, например, на самый главный вопрос, откуда ей было знать, что пациенту из четвертой палаты неврологического отделения угрожает опасность и он должен немедленно бежать из больницы, Хахалина ответила, что такая опасность угрожает всем живущим и что бежать нужно всем.