Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

— Не думала, что я тебя найду, маленькая девочка? Не думала, что узнаю тебя? Не думала, что узнаю это цепочку с подвеской? Я же ее и покупал. Не знала, что я начал следить за каждым твоим движением, как только увидел ее на тебе? — Резкость его голоса приводит меня в чувство. — Я давал ей все, все, что она только могла захотеть. А она не давала мне ничего. Дерьмо! Что, по-твоему, я чувствовал? — Его пальцы сжимаются на моем лице, давят, такие грубые. — А? Как думаешь, что я чувствовал? Она была моей… — Он срывает парик с моей головы, яростно рвет серебряную цепочку с подвеской-лошадью.

Я слышу, как его рука поворачивает ручку двери, и стараюсь вырваться: мне надо тук тук тук, ку-ку. О господи, пожалуйста пожалуйста пожалуйста. Я пинаю его в ногу, пытаюсь оторвать руку, кричу в его ладонь, кусаю ее.

— Черт побери, — рычит он, убирая руку, чтобы тут же схватить меня за загривок. — Только посмей еще раз это сделать, тупая сука. — Боль простреливает голову, кровь выплескивается из губы, попадает в рот. Я задыхаюсь, захлебываюсь, дверь открывается, холодный воздух набрасывается на мои голые плечи, шею, ноги. Не знаю, что за влага течет по лицу — слезы или кровь. Соль щиплет губы, еще кровь. А в голове: тук тук тук ку-ку тук тук тук ку-ку тук тук тук ку-ку.

Я хочу знать, почувствует ли мама что-нибудь, если я умру, будет ли Орен встречать меня? Будет ли держать в руках лист бумаги с моим именем, как в аэропорту? Или я там будут одна, навсегда окруженная тишиной?

Черный микроавтобус въезжает в переулок за клубом. Гордон поднимает меня за талию, бросает в салон. Я ударяюсь головой о дальний борт: все плывет, а потом погружается во тьму.

* * *

Я открываю глаза. Должно быть, потеряла сознание. Мы едем, мчимся вперед. Лист темного пластика отделяет салон от кабины. Я не вижу водителя. Он не видит меня. Гордон рядом, наблюдает за мной.

Вспышка: Флинт, наблюдающий, как я просыпаюсь, его рука, летающая по листу бумаги. Его пальцы, разглаживающие шрам над моим глазом… перед тем, как мы поцеловались; это неспешное, идеальное мгновение. «Он не знает. Он никогда не прикоснется ко мне снова. И я никогда не прикоснусь к нему. Не узнаю его настоящее имя».

Это был мой первый поцелуй. Это был мой последний поцелуй.

— Хочешь потанцевать для меня… Пенелопа? Перед тем как я вышибу тебе мозги? Напоследок?

Я сворачиваюсь в клубок у борта, как можно дальше от него, но все равно он от меня слишком близко. Дыхание с шумом вылетает из его ноздрей, он стирает слюну с губ. «Он знает мое настоящее имя. Он знает все». Мозг вертится у меня в черепе. Я чувствую, как он размягчается, готовясь к тому, что его разорвет в клочья быстро летящая пуля.

— Это твоя вина, — он качает головой, словно я — ученица, провалившая экзамен по математике. В голосе разочарование. — Мы говорили тебе: держись подальше. Мы предупреждали тебя. А теперь… — Он закатывает рукава белоснежной рубашки. На предплечье темное пятно: татуировка. Вытатуированный якорь. — Что ж, у меня нет выбора. Такие тупые суки, как вы, никогда не оставляете мне выбора.

Часы на его запястье вспыхивают, когда мы проезжаем мимо уличного фонаря. И тут же еще один элемент пазла встает на место. Я ахаю.

— Ваши часы… они были у Марио на блошином рынке среди других вещей Сапфир… — Я цепляюсь за правду, за ясность мышления, больше мне цепляться не за что. — Он знал о вас и Сапфир…

Вспышка: рыжие крашеные волосы Марио, недоумение, написанное на его лице, когда в тот день он выхватил часы из моих рук. «Ох, они не для продажи».

— Этот паршивый ублюдок полез в мой бизнес. Попытался шантажировать меня. Так что мне пришлось его убить. — Голос Гордона ровный, бесстрастный. — Печальная, но необходимость. Он оказался еще одним, кто забыл, что нельзя будить спящую собаку. Или, в данном случае, спящую шлюху… — Гордон чуть улыбается, красный отсвет задних фонарей падает ему на лицо, безумные тени расцветают вокруг глаз, когда автомобиль дергается, сворачивая с шоссе, быстро съезжает по узкому пандусу, воздух свистит вокруг нас, словно крик.

Нас качает, подбрасывает, трясет. Небо — темный тоннель, в конце которого нет света. Я слизываю с губ запекшуюся кровь. Автомобиль в скрипе рессор выезжает на большую открытую автомобильную стоянку, резко останавливается, меня бросает вперед.

— Не пытайся убежать, красотка. У меня в кармане пистолет, — говорит он, улыбаясь. Два ряда идеальных зубов, все на месте, никаких дыр между ними. — И не пытайся кричать. Никто тебя не услышит.

Зубы. Они танцуют вокруг меня, кружат перед глазами. Кровь. По-прежнему на губах. Я слизываю ее. Три раза. Снова три раза, когда он открывает дверцу одной рукой, а другой крепко сжимает мое запястье, тянет меня за собой, в себя, так близко к нему, что мне хочется блевануть. Но я не могу: в моем теле сейчас все слишком сжато, шок еще не прошел.

Скоро мне предстоит уйти в пустое и безлюдное место, и жизнь моя оборвется. Идея лишена здравого смысла. Жить в одну секунду и уже не жить в следующую. Бессмысленно бессмысленно бессмысленно. Чепуха. Нежизненно.

Я практически ничего не вижу. Лишь несколько полосок света вырываются из многоэтажного склада, который высится перед нами: «ДЖОНС ИНДАСТРИЭЛ КЕМИКЛС ШИППИНГ».

Сделай так, чтобы он говорил. Сделай так, чтобы он говорил. Это единственный путь, единственный шанс.

— Охранник! — выкрикиваю в его слишком близкую грудь. — Вы его подставили, так? — Я пытаюсь вырваться, но он подтягивает меня еще ближе.

Мне вспоминается большой красный нос Винни. Как он пренебрежительно фыркнул, глянув на меня, когда заглянул в отдельную кабинку в «Десятом номере». «Мистер Джонс, прислать вам другую девушку?» И Гордон с улыбкой отвечает: «Нет, Вин. У меня есть девушка, спасибо». И потом, на тротуаре неподалеку от моего дома. Снова он. Убирает мобильник. Запрыгивает в седан.

— Умненькая ты у нас, так? Соображаешь, что к чему. — Его рука скользит по моей спине, сжимает ягодицу. — Винни достаточно долго работал у меня. Я о нем заботился. Теперь он должен расплатиться со мной. — Он смеется, без капли веселья. — При такой работе, как у него, всегда существует опасность получить тюремный срок.

— Моя фотография из школьного ежегодника… это тоже вы. Кислота… — Я пытаюсь изгнать ужас из голоса, но не получается. — Вы проникли в мою школу, вы… вы узнали, где мой шкафчик.

— Твой шкафчик? — на мгновение на лице Гордона написано полное недоумение, и я точно знаю, что он понятия не имеет, о чем речь. Потом он наклоняется ко мне, улыбается. — Знаешь что? Это твоя проблема. С самого начала. Ты думала, это шутка. Как думала и она. Ты думала, я чертов клоун, да? Я ей говорил. Я говорил ей, что не отпущу. Она мне не поверила. И не оставила мне выбора… — Он еще ближе подтягивает меня, вдавливает лицом в свою грудь — его рука на моем затылке, — и я дышу только одеколоном, которым благоухает его рубашка. Его рот у моего уха. Шипящее, вонючее дыхание.

— Вы… вы правы, — говорю я ему, в его грудь, стараясь выдавить из себя правильные слова. — Ей не следовало оставлять вас. Она… она… — «Пожалуйста, слушайте, пожалуйста, услышьте меня». — …ошиблась. Любой, кто уходит от вас, ошибается. Я… я очень сожалею. Отпустите меня, и я обещаю, что никогда…

— Заткнись, мертвая девочка, — обрывает он меня, отталкивает, и я оказываюсь в гигантских, мясистых руках другого мужчины. Улавливаю запах сигаретного дыма, въевшегося в его кожу, одежду. Я задыхаюсь, он зажимает мне горло. Я пытаюсь кричать, но с губ не срывается ни звука.

— Как мы это сделаем, босс? — Голос хриплый, слова тяжелые, бьют по ушам. Я узнаю голос. Этот человек угрожал мне в «Десятом номере».

Щелк. Передергивание затвора. Приглушенные голоса, руки опять заворачивают за спину. Сердце то бьется, то останавливается. Мои папа и мама, которых я поймала на кухне целующимися, когда он готовил обед. Шалфей, чабрец, тыква, ризотто.