Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

«Немедленно, — шепчет Сапфир, обращаясь ко мне из каждого динамика миниатюрных музыкальных автоматов. Немедленно!» У меня двадцать семь секунд на то, чтобы уйти — двадцать семь. Материнское число, защитное число, число, которое видит, которое знает, которое передает знание во все частички моего тела. Двадцать семь секунд, чтобы уйти из этого места и оказаться на улице. Двадцать семь секунд, или все рухнет.

Или я умру. (Пять, шесть семь.)

Я не оглядываюсь (десять, одиннадцать, двенадцать). Я пробегаю мимо обшарпанных кабинок, вот и старая дверь кафешки с колокольчиками над ней (семнадцать, восемнадцать, девятнадцать). Желание простреливает мои пальцы — выбора нет, — и я срываю колокольчики, прежде чем выскочить за дверь. Они сдавленно позвякивают у меня в кармане, стукаясь друг о друга (двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь), и я ухожу от теплого света кафешки в разваливающий Гдетотам, навстречу новым неприятностям.

Глава 17

Расстояние от кафе до блошиного рынка я преодолеваю бегом и, когда добираюсь до цели, тяжело дышу, спина и ребра расширяются и сжимаются. Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. Сегодня не суббота. Я бывала здесь только по субботам, не знаю, как тут торгуют в другие дни, что я почувствую, будет ли он здесь. А вдруг мир просто взорвется? Знаю только одно: я должна попасть на рынок до его закрытия, до того, как станет поздно искать Марио.

А мне надо узнать, почему он солгал.

Тук тук тук, ку-ку. К тому времени, когда я попадаю на рынок, все продавцы уже собирают свой товар.

— Марио. Марио. Марио, — говорю я вслух, отстукивая слоги по бедрам, украденные колокольчики звякают в кармане. Девять. Хороший знак, хотя я и знаю, как сложно будет найти его в этом лабиринте. Торговцев меньше, чем я привыкла видеть, но их все равно сотни, неуправляемая масса столиков, лотков, киосков, соединенных металлом и веревками, освещенных фонарями и гирляндами крошечных лампочек, ландшафт таинственный и будоражащий, уходящий в ночь. Я крепко сжимаю в кармане бабочку Сапфир. «Помоги мне». Чувствую, как в кармане ее пальцы на мгновение ложатся на мои. «Я здесь», — говорит она.

Я хаотично мечусь от ларька к ларьку. Никакой последовательности, никакого порядка. От нарушения собственных правил голова идет кругом. Я его не вижу. Я отстукиваю слоги его имени по своему бедру: Ма-ри-о (пауза) Ма-ри-о (пауза) Ма-ри-о. Может, он уже собрал товар, ушел домой. Может, как и я, он приходит на рынок в день из трех слогов.

Я не могу идти быстро: каждые шесть шагов должна остановиться, коснуться земли правой рукой, потом левой, снова правой. Я пытаюсь поднять воротник куртки, чтобы скрыть лицо, чтобы люди не видели меня. Девять, девять, шесть. Девять, девять, шесть, и — наконец — я прихожу в то место, где впервые увидела Марио, где он дал мне статуэтку-бабочку Сапфир, где я украла подвеску-лошадь на серебряной цепочке, где Флинт пробежал мимо меня, толкнув на столик с товаром Марио.

Когда я думаю о нем, меня пробивает зазубренная стрела боли.

Я касаюсь земли — правой, левой, правой — и направляюсь к ларьку, где должен быть Марио, подхожу к незнакомому мужчине. Он укладывает пластинки в картонные коробки, у него короткая бородка, очки с толстыми темными линзами, красный галстук-бабочка, застегнутая на все пуговицы рубашка.

Я откашливаюсь.

— Простите. — Ма-ри-о, Ма-ри-о, Ма-ри-о. Нечего тратить время.

Новый торговец смотрит на меня поверх очков, кладет пластинки на стол.

— Я уже закрываюсь. Но все равно готов взять твои деньги, если ты гадаешь по этому поводу, — и он одаривает меня теплой улыбкой.

— Нет, я гадаю о другом, — перед моим мысленным взором на мгновение сверкают вишнево-рыжие волосы Марио. — Я пытаюсь найти человека, который торговал в этом ларьке в прошлую субботу — Марио.

Он на секунду задумывается.

— Ты про Марти? Крупный волосатый парень, который продает бейсболки? — Он тычет большим пальцем влево. — Он там. Где-то через десять ларьков.

Я мотаю головой. Сжимаю и разжимаю пальцы в карманах. Девять раз. Девять раз. Потом шесть.

— Нет. Не Марти. Марио. Крашеные рыжие волосы. Он продает всякое старье.

— Гм-м-м. Нет. Не знаю никого по имени Марио. Но я бываю здесь каждую вторую неделю и никогда — по субботам. — Сухо мне улыбается — мол, извини. — И я пячусь, выхожу из ларька, дышу быстро, вижу, как облака расходятся, открывая красно-серое небо. Бабочка Сапфир, прижатая к коже, становится теплее: продолжай искать.

Я иду дальше, от ларька к ларьку. Прикасаюсь к земле, девять-девять-шесть, прерываю, когда возникает возможность, сборы, разговоры, курение, чтобы задать вопрос о Марио. Никто ничего не знает. Некоторые, как продавец пластинок, никогда о нем не слышали, другие говорят, что он на блошином рынке появляется время от времени, — если все-таки вспоминают его. Такое ощущение, что в год он бывает здесь от силы три раза, поэтому о нем ничего не известно — ни кто он, ни где живет, ни чем занимается в свободное от здешней торговли время.

Меня уже начинает мутить, но тут пожилая дама, собирающая со стенда очки, подзывает меня, когда я прохожу мимо.

— Я слышала твои вопросы. Ты ищешь Марио?

— Да, — отвечаю я. Сердце замирает. Ма-ри-о, Ма-ри-о. — Мне надо спросить его о вещах, которые он продал мне на прошлой неделе. Это важно.

— Несколькими субботами раньше его ларек оказался рядом с моим, — говорит она мне, берет очки с украшенной стразами оправой, начинает их протирать мягкой желтой тряпочкой. — Милый человек… Сказал, что приходит сюда только для того, чтобы заработать немного денег и уехать из «Джунипера». Ты знаешь, по улице Евклида до самого конца. Я слышала, что место это отвратительное.

Мое сердце ускоряет ход. «Джунипер».

Я хватаю бабочку Сапфир в кармане, трижды сжимаю. Она пульсирует в моей руке. Три раза: да, да, да.

— Надеюсь, тебе это поможет, — женщина вздыхает и поворачивается, чтобы взять новую коробку.

Она стоит спиной ко мне, и тут же возникает неодолимое желание схватить две пары серебристых очков «кошачий глаз», которые лежат на самом краю стола. Пальцы полыхают жаром. Но когда моя рука уже тянется к очкам, я отдергиваю ее, засовываю в карман и сжимаю статуэтку-бабочку. Женщина поворачивается ко мне лицом, берет другую пару очков, начинает их протирать.

— Поможет, — выдыхаю я, осознавая, что впервые сделала это — устояла перед желанием украсть. — Очень даже.

* * *

Вечерняя темнота сгущается, но я направляюсь к улице Евклида. Я помню, где она, потому что пересекала ее, когда убегала от дома Сапфир: она всего в трех кварталах от Лоррейн-стрит. Сейчас я не думаю о том, что буду делать, когда найду Марио. «Просто иди туда, — шепчет Сапфир во мне. — Просто иди».

Я представляю себе, что Орен рядом со мной, и перехожу на бег. Предлагаю ему выяснить, кто быстрее. И бегу по улицам, которые переходят друг в друга, все более сужаясь.

Провода пересекаются у меня над головой, висят очень низко, иногда искрят, и я думаю, что в какой-то момент они поджигали деревья, которые растут под ними. Многие стоят обугленные, с черной корой. Дома вросли в землю, некоторые навалились друг на друга в поисках подпорки. Большущие дыры зияют в кирпиче и бетоне.

К тому времени, когда я резко поворачиваю направо и выскакиваю на улицу Евклида, Орен исчез, растворился в темноте, и я снова одна.

— Я выиграла, — возвещаю я морозному воздуху, перехожу на шаг. Легкие горят, слезы щиплют уголки глаз.

Трещины на тротуаре становятся шире, ветер завывает сильнее, сердце колотится чаще. Я останавливаюсь перед глубокой дырой в бетоне, чтобы не мешать отряду крыс проследовать в другой проулок. Подняв голову, вижу нужный мне дом, «Джунипер». Номер 222 по улице Евклида, рядом с вознесенной на колоннах автострадой в конце улицы.

Два — ужасно. Самая жуткая цифра.