Сью Графтон - «Н» – значит невиновен

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал Лонни, – все течет, все меняется. Мы собирали материалы для предъявления обвинения целый год. Дэвид Барни тем временем транжирил доставшиеся ему деньги. Большая часть из них по праву принадлежит дочери Кена и Изы – Шелби. Она бы их и получила, если бы обвинение подтвердилось. Сейчас семья уже не может спокойно наблюдать это безобразие и готова к новому процессу. Адвокат Барни, его фамилия Фосс, времени не теряет и направляет судье прошение о прекращении дела ввиду отсутствия факта преступления. Я со всех ног бегу к судье и на коленях умоляю его не спешить. Прошение отклонено, но судья уже начинает косо на меня посматривать.

На следующем этапе Дэвид Барни и та лиса, которая представляет его интересы, начинают использовать любые мыслимые и немыслимые предлоги для того, чтобы оттянуть начало процесса. Чего они только не изобретают! Но мы-то уже кое-что понимаем! Если парня оправдали в суде по уголовным делам, то чего ему опасаться, спрашиваю я? Но он крутится, как рыба на сковороде. Натянут как струна. Рыльце-то у него в пушку! Да, еще одна вещь. Этот момент стоит перепроверить. До Кена дошли слухи об одном парне... во время предварительного заключения он сидел в одной камере с Дэвидом Барни. Он там до сих пор сидит. Так вот, в суде встречаю я этого парня, и он признается, что слышал от Барни интересное заявление. Когда тот после оправдательного приговора покидал зал суда, то прошептал ему на радостях, что это все-таки он убил жену. Его информацию надо перепроверить, поэтому прошу тебя заняться этим в первую очередь.

– А какой во всем этом смысл? – спросила я. – Ведь Дэвиду Барни уже нельзя предъявить обвинение в убийстве.

– Это верно. Именно поэтому мы и перенесли наше обвинение в суд по гражданским делам. На этом поле у нас куда больше шансов добиться успеха, и негодяй прекрасно это понимает. У него явно дрожат коленки, он выкручивается как может. Мы направляем наше обвинение в суд. У его адвоката есть тридцать дней, чтобы подать апелляцию. Он выжидает двадцать девять дней и подает ее, придравшись к каким-то процессуальным вопросам. Все начинается сначала.

Мы добиваемся вызова Барни для допроса, а он ссылается на Пятую поправку к конституции и отказывается от дачи показаний. Тогда мы вызываем его в суд, и судья объясняет, что в его случае Пятая не действует. Он начинает тяжбу по процедурным вопросам, он ходит вокруг да около...

– Лонни, – тихо позвала я.

– Мы топчемся на месте, и время работает против нас. Истекает срок давности, но мы все-таки добиваемся включения нашего дела в первоочередном порядке. И вот теперь эта история с Морли...

– Ло-о-о-н-н-н-и-и-и, – напоминаю я о себе и даже начинаю махать рукой.

Наконец он останавливается.

– Просто скажи, что вам нужно. Я пойду и постараюсь все раздобыть.

– Вот за это я ее и люблю! – Лонни смеется и показывает не меня пальцем. – Никакой болтовни, только дело, – говорит он Войту. Затем подталкивает гору материалов в мою сторону: – Это все, что у нас есть. Не все разложено по полочкам, но ничего не поделаешь. Сверху перечень досье – проверь, все ли на месте. Как только ознакомишься с основными фактами, мы решим, чего еще не хватает. Вам, кстати, не помешает получше познакомиться друг с другом, так как в ближайший месяц наверняка придется много работать вместе.

Войт и я вежливо улыбаемся, глядя на Лонни и избегая глядеть друг на друга. Кажется, как и мне, ему тоже не улыбается такая перспектива.

2

Я закончила разбирать досье только к полуночи. Можно не удивляться – папки по делу Изабеллы Барни едва вмещались в две картонные коробки, каждая весом по сорок фунтов. Я чуть не надорвалась, перетаскивая их из кабинета Лонни в мой офис. Но поскольку твердо решила покончить с бумажной работой за один раз, то настроилась сидеть допоздна. Лонни не шутил, когда предупреждал меня о перепутанных досье, сваленных как попало. Судя по перечню, в первой коробке должны были находиться копии полицейских донесений, материалы по уголовному делу, а также вся переписка Лонни с судом по гражданским делам. Но я сразу убедилась, что многих бумаг просто не хватает, а другие перепутаны так, что черт ногу сломит.

Во второй коробке полагалось лежать материалам, собранным Морли. Это могли быть протоколы бесед со свидетелями, разного рода справки, отчеты Морли. Мне крупно повезло. Я обнаружила список свидетелей, с которыми успел поговорить Морли Шайн. Судя по всему, он докладывал о результатах работы каждый месяц, начиная с июня. Тогда нескольких отчетов явно недоставало. Создавалось впечатление, что Морли встретился примерно с половиной свидетелей, практически все они выступали на уголовном процессе. Обнаружилось восемь повесток для явки в суд по уголовным делам... Остальные, по-видимому, придется разыскивать где-то в другом месте. На одном из неряшливо заполненных формуляров я прочитала наконец фамилию свидетеля, который слышал от Дэвида Барни признание в убийстве. Кэртис Макинтайр. Была пометка, что телефон у него отключен, а по адресу, указанному в справочнике, он уже давно не проживает. Этого свидетеля я взяла на заметку в первую очередь, как и просил Лонни.

Я пролистывала протоколы допросов, делая для себя заметки. Когда собираешь "паззл", мозаику, надо сначала хорошенько вглядеться в картинку на коробке – элементы потом будут складываться целыми блоками. Примерно тем же я и занималась, вырабатывая общее представление. Конечно, в любом случае придется повторить кое-какие ходы Морли Шайна, но только он действовал наудачу, а я собиралась копнуть поглубже там, где он снял лишь поверхностный слой. Предстояло еще решить, что делать с недостающими материалами. У меня был перечень документов, и я собиралась вытряхнуть все из коробок и попытаться понять, чего же не хватает. Очевидно, в некоторых случаях Морли шел по ложному следу, и материалы по этим версиям не представляли большого интереса. Если только не обнаружится что-нибудь свеженькое. Я подумала, что часть досье наверняка у Морли дома. Я же сама частенько беру работу домой.

Суть дела оказалась именно такой, какой ее изложил Кеннет Войт. Изабеллу Барни убили между часом и двумя ночи двадцать шестого декабря. Оружие было 38-го калибра. Стреляли в упор через глазок входной двери ее дома. Эксперты по баллистике назвали это "контактным выстрелом", отверстие в двери стало как бы продолжением ствола пистолета, а глаз Изабеллы находился в непосредственной близости от глазка двери. При выстреле фрагменты дерева разлетелись под прямым углом как внутрь помещения, так и наружу. Не исключено, что они попали и в убийцу. Баллистики предполагали, что часть "материала" могла попасть в ствол и заклинить его, что делало возможность второго выстрела проблематичной.

Отверстие в двери слегка обгорело, внутри и вокруг обнаружены следы пороха. Дробь и остатки голубой пластмассы, извлеченные из раны, указывают на то, что стреляли специальной пулей, предназначенной для стрельбы без рикошета. У пули имеется пластмассовый наконечник, а дробь помещена в медный капсюль. При попадании в живую ткань наконечник расплющивается, капсюль разрывается, и дробь, быстро теряя инерцию, остается в ткани. То есть такая пуля не причинит вреда тем, кто находится даже в непосредственной близости от жертвы. Да, подумала я, убийце не откажешь в предусмотрительности.

Судя по отчету патологоанатома, пуля вместе с фрагментами металла и дерева попала в правый глаз жертвы. В протоколе вскрытия подробно описывается эта кошмарная картина в мозговой ткани. Даже мне, несведущей в медицине, было ясно, что умерла Изабелла мгновенно, не испытав никакой боли. Мозг даже не успел послать сигнал об агонии.

Конечно, после таких описаний теряешь веру в людей. Поэтому я отключила всякие чувства, просматривая имеющиеся в деле рентгеновские и фотографические снимки. Вообще-то я смотрю на такие вещи профессионально и считаю, что слишком часто уходить от них нельзя. Так вот, там было десять цветных фотографий – и ни в каком кошмарном сне такого не увидишь. Вот так и выглядит смерть, напомнила я себе. Вот так и выглядит убийство. Мне приходилось не раз встречаться с убийцами – любезными, милыми и такими обходительными, что казалось, это и не они вовсе недавно убили человека. Мертвые же не говорят, и уже одним этим стоят выше суетящихся, оправдывающихся убийц. Фотографии Изабеллы Барни были безмолвным обвинением, криком разрушенной в одно мгновение плоти. Я спрятала их в конверт, перевела дух и приступила к чтению материалов уголовного процесса, который вел Динк Джордан.

Настоящее его имя было Динсмур. Он все время безуспешно просил, чтобы его называли Деннисом. Динку было около пятидесяти, в волосах у него уже начинала поблескивать седина. Этот человек был напрочь лишен чувства юмора, к тому же природа не одарила его и даром красноречия. Как обвинитель он считался компетентным, но совершенно не умел подавать материал в суде – излагал дело так медленно и невыразительно, словно строчку за строчной читал Талмуд, вглядываясь в каждое слово. Я помню одну сцену на суде, когда Динк выступал по делу об умышленном убийстве: на скамье присяжных половина из них уже спала, а вторая падала в обморок от скуки.