Шестая загадка - Яир Лапид

терзает чувство вины. «Это были деньги детей», – без конца повторял он. В час ночи, после того как они распили полбутылки коньяку, Кравиц все же спросил, о каких детях идет речь. И тогда Гиснер открыл ему свой великий замысел.

Молодым выпускником медицинского факультета он поступил в патологоанатомы, потому что в этой специальности практически не было конкуренции. Это выглядело разумным решением. Он полагал, что в этой области его педантичность будет оценена по достоинству, к тому же ему не придется возиться с надоедливыми больными. Но с годами он понял, что работа все больше его тяготит. «Через какое-то время, – признался он Кравицу в тот памятный вечер, – мертвецы начинают тебя пожирать. Четыре года назад я проводил вскрытие двадцатилетней девушки, которую изнасиловали и убили. С тех я не могу прикоснуться к женщине. Четыре года без женщины. Ты знаешь, как от этого едет крыша?» Кравиц чуть было не ляпнул, что он и представить себе такого не в состоянии, но сдержался. Далее Гиснер поведал, что два года назад ему понадобилось посоветоваться со своим бывшим преподавателем, работавшим в больнице в Тель-а-Шомере, и тот предложил ему присоединиться к утреннему обходу. Они зашли в родильное отделение. «Я не подал виду, – рассказывал Гиснер, – но внутри у меня что-то вдруг оборвалось. Я смотрел на врачей, таких же, как я, но занятых совсем другим – нести в мир жизнь. Ты был когда-нибудь в родильном отделении? Это самое радостное место на земле. Ты знал, что младенцы умеют улыбаться? Через полчаса после рождения они уже улыбаются». И впервые за ту длинную ночь Гиснер улыбнулся немного бледной и кривой улыбкой, словно неуклюже пытался подражать младенцам.

Со следующего дня Гиснер начал откладывать деньги. Он перестал ходить в рестораны, отменил отпуск в Швейцарии, отказался от участия в международных конференциях. Его цель была проста: уйти из института патологической анатомии и стать врачом-акушером. Он знал, что обучение по этой специальности – одно из самых дорогостоящих, и хотел накопить денег, чтобы было на что жить. «Я уже не мальчик, – говорил он Кравицу. – Я никогда не брал в банке кредитов и не собирался менять свои привычки». Но деньги копились медленно, и Гиснер начал сходить с ума. По ночам ему стали сниться улыбающиеся младенцы, которых он из рук в руки передавал матерям, выслушивая горячие слова благодарности. В итоге он, как и многие другие, все свои деньги вложил в акции. Спустя четыре месяца, в июне 82-го, у него не осталось ничего.

В пять часов утра Кравиц простился с ним и нетвердой походкой ушел, не забыв дать Гиснеру номер телефона психиатра, с которым время от времени сотрудничала полиция. Гиснер посмотрел на него покрасневшими глазами. «Я все равно сделаю это, – сказал он. – Я начну все сначала, но своего добьюсь. Вот увидишь».

С тех пор прошло девятнадцать лет, а Гиснер по-прежнему работал патологоанатомом. Об акушерстве он больше не заикался. Кстати, если верить Кравицу, он никогда не сомневался, что Гиснер не уйдет из морга. «У каждого человека есть своя великая мечта, – говорил он, – но всегда находится что-то, что мешает ее осуществить. Единственный способ изменить жизнь – это просто взять и изменить ее. Гиснер не идиот, он знал, что игра на бирже – опасная штука. Он сам себе выстрелил в ногу».

Я не был уверен, что полностью согласен с этой теорией, но сейчас я делал ставку на любовь Гиснера к детям. По этой причине я и обратился к нему. Я кратко пересказал ему, что произошло. Не знаю уж, о чем он думал, но, по крайней мере, он меня выслушал.

– Сколько всего было девочек? – спросил он.

– Шесть. Но согласно отчетам ты вскрывал только трех. Назвать тебе имена?

– Я не помню по именам. Отчеты у тебя при себе?

– Да.

– Прочти мне, что написано в графе «Причина смерти».

Это заняло две минуты. Он сдвинул ногу трупа и присел на краешек стола.

– Во всех трех отчетах написано одно и то же.

– Что именно?

– Гиполемический шок, вызванный разрывом яремной вены и сонной артерии.

– Не гиполемический, а гиповолемический.

– Что это значит на человеческом языке?

– Им перерезали горло.

Улыбка на лбу у славянина как будто стала шире, словно он над нами злобно насмехался. Гиснер открыл рот, потом закрыл, задумался, но все же заговорил:

– Может, это прозвучит бестактно, но это один из самых легких способов умереть. Доступ кислорода к мозгу прекращается так внезапно, что просто не успеваешь почувствовать боль. Смерть наступает из-за быстрой потери крови.

– Чтобы сделать это, надо быть медиком?

– Не обязательно. Каждый, кто хоть раз в жизни ждал счет в лавке у мясника, знает, как перерезать горло.

– А физическая сила для этого нужна?

Его тон сменился на более сухой и холодный:

– Это не так легко, как кажется. В этом месте находятся хрящи и голосовые связки, да и сама трахея довольно плотная. Если бы жертвой был взрослый, я бы сказал, что да, требуется приложить известное усилие, но у детей все органы намного нежнее.

– Сколько лет им было? – спросил я.

– Кому?

– Жертвам.

– Ты же сказал, что им было по девять лет.

– Это на момент похищения. Я спрашиваю, сколько им было, когда их убили.

– Дай отчеты.

Он взял их и, все так же сидя на секционном столе, рядом с синюшными ногами трупа, быстро их пролистал.

– Слишком поздно.

– Что слишком поздно?

– Чтобы это установить. Никто не просил меня определить возраст жертв на момент вскрытия.

– А если бы попросили?

– Это не очень сложно. Достаточно сделать рентгеновский снимок запястья и по размеру костей определить возраст с погрешностью плюс-минус два месяца.

– То есть это можно сделать даже через несколько лет после смерти жертвы?

– Ты хочешь эксгумировать трупы? Тебе понадобится судебное постановление.

– А без него?

– Без снимка я ничем не смогу тебе помочь.

– Я имею в виду не без снимка, а без постановления.

Он не осел только потому, что уже сидел.

– Ты с ума сошел?

– У меня появилась теория.

– Ясное дело.

– Я думаю, что он крадет девятилетних девочек, забавляется с ними, пока им не исполнится одиннадцать, а потом убивает и берет себе новую.

– Почему именно одиннадцать?

– Сам догадайся, что происходит с девочками в одиннадцать лет.

Он догадался сам. Чувства сменялись на его лице, как картинки в игровом автомате.

– Они становятся женщинами.

– Не все. Но у некоторых в этом возрасте начинаются месячные. У других растет грудь. Он не желает видеть этих изменений и убивает их до того.

Я решил пока остановиться