Остросюжетный детектив. Выпуск 6 - Алистер Маклин

каком-то замедленном четком ритме. Лица их были лишены всякого выражения. Глядя на них, мне стало не по себе. Положив вилы, как ружья, на плечи, они, выстроившись в шеренгу, начали тяжело притопывать, двигаясь то в одну, то в другую сторону. Ритм становился быстрее, музыка громче. Переплетенные ленточкой косы вздрагивали в такт музыке. Женщины с торжественными, серьезными лицами сделали пируэт и потом стали снова ритмично притопывать, двигаясь из стороны в сторону. Прямая шеренга начала постепенно выгибаться в форме полумесяца.

— Я еще никогда не видела такого танца! — в голосе Мэгги слышалось удивление.

Я тоже не видел еще ничего подобного, но с леденящей кровь уверенностью знал, что никогда не захочу снова увидеть такой танец, хотя в эту минуту все говорило о том, что другого случая у меня и не будет.

Слова Труди были эхом моих мыслей, но их зловещий смысл ускользнул от Мегги.

— И никогда больше не увидишь, Мэгги. Это только начало... Ты им понравилась, Мэгги! Посмотри, они зовут тебя!

— Меня?

— Конечно, тебя! Я говорю, что ты им очень понравилась. Иногда они приглашают меня, а сегодня— тебя.

— Я должна идти, Труди.

— Побудь еще минутку, Мэгги. Ты просто постой впереди и посмотри на них. Прошу тебя, Мэгги. Если ты уйдешь, они обидятся!

— Ну, хорошо,— улыбнулась Мэгги,— только недолго.

Минутой позже, явно смущаясь, Мэгги уже стояла в центре полукруга, а женщины с вилами то приближались к ней, то удалялись. Постепенно рисунок танца изменился, а темп ускорился. Танцующие женщины, убыстряя движения в такт музыке, образовали сомкнувшееся вокруг Мэгги кольцо, которое то сжималось, то расширялось. Приближаясь к Мэгги, женщины с серьезными лицами кланялись, а удаляясь, откидывали головы назад, и их косички взлетали в воздух.

Показался Гудбоди, с доброй ласковой улыбкой стал смотреть на танцующих, словно косвенно участвуя в старинном танцевальном обряде. Подойдя к Труди, он положил ей руку на плечо, а она, просияв, улыбнулась ему.

Мне все больше становилось не по себе. Хотелось отвернуться, но это значило бы предать Мэгги, а я не мог предать ее, хотя, Бог свидетель, ничем не мог помочь ей в эту минуту.

Смущение на лице Мэгги сменилось удивлением и беспокойством. Она с тревогой посмотрела на Труди в просвет между женщинами, и та улыбнулась и весело помахала ей рукой.

Внезапно мелодичная, напевная танцевальная мелодия стала резкой и примитивной, дикой и яростной. Женщины расширили круг и начали снова сжимать его. С чердака я видел Мэгги. Глаза ее были широко раскрыты и со страхом, почти с отчаянием искали Труди. Но напрасно она ждала помощи от этой девушки. Труди уже не улыбалась и, крепко сжав руки в перчатках, медленно и с наслаждением облизывала губы.

Я повернулся и посмотрел на Марселя. Он тоже облизывал губы, наблюдая за танцем так же внимательно, как и за мной, угрожая пистолетом. Я был бессилен помочь Мэгги.

Женщины все теснее сжимали круг. Их лица выражали теперь безжалостную беспощадную жестокость. Страх в глазах Мэгги сменился ужасом. Музыка зазвучала еще резче. И вдруг вилы по-военному взметнулись вверх и с размаху опустились на Мэгги. Она закричала, потом еще раз, но голос ее был едва слышен за оглушающей какофонией звука аккордеонов. Потом она упала, и я мог видеть только спины женщин. Снова и снова высоко поднимая вилы в воздух, они вонзали их в неподвижное тело, лежащее на земле.

Я не мог больше смотреть. Отвел взгляд и увидел Труди. Ее пальцы сжимались и разжимались, в завороженном взгляде было что-то жестокое, животное. Рядом с ней стоял преподобный Гудбоди с благодушным, как всегда, лицом, противоречащим жадно устремленному взгляду и остекленевшим глазам. Большая, злобная душа этого человека давно перешла границы, отделяющие разум от безумия.

Когда музыка начала медленно затихать и мелодия стала спокойной и плавной, я заставил себя посмотреть туда. Женщины понемногу стали успокаиваться, и вилы уже не взлетали в воздух. Одна из женщин отошла в сторону и подхватила на вилы охапку сена. На какой-то миг я увидел лежащую на земле скорченную фигурку в блузке, которая теперь уже не была белой. Потом охапка сена скрыла ее от моих глаз. Вскоре туда же была брошена вторая охапка, а потом еще и еще... А аккордеоны уже играли ностальгическую мелодию о старой Вене, под аккомпанемент которой женщины соорудили над Мэгги новый стог.

Гудбоди и Труди, которая снова улыбалась и весело щебетала, направились в деревню.

Марсель отвернулся от щели и вздохнул:

— У доктора Гудбоди — талант устраивать такие впечатляющие спектакли. Все продумано: и место выбрано подходящее, и время, и чувство меры есть, и атмосфера создана соответствующая! Великолепно! Просто великолепно! — Хорошо модулированный оксфордский акцент, исходивший из этой змеиной головы, был не менее отвратителен, чем смысл произнесенных слов. Как и все остальные, Марсель был безумен.

Он осторожно подошел ко мне сзади, развязал платок, стягивающий мой рот и вытащил грязный, вонючий кляп. Я не думал, что он сделал это из гуманных соображений, и оказался прав. Он лениво бросил:

— А теперь пришла ваша очередь. Я хочу услышать ваши вопли. Женщины не обратят на них внимания, как мне кажется.

Я тоже был в этом уверен и сказал:

— Странно, что доктор Гудбоди решил удалиться отсюда! — мой голос показался мне чужим и глухим. Я с трудом выговаривал слова, будто у меня была повреждена гортань.

Марсель улыбался.

— У доктора Гудбоди есть в Амстердаме дела более срочные и важные.

— И важный груз, который он должен доставить в Амстердам.

— Конечно,— он снова улыбнулся, и его шея раздулась, как у кобры.— Дорогой Шерман, когда человек оказывается в вашем положении, когда он проиграл и должен умереть, классические правила хорошего тона обязывают выигравшего подробно объяснить жертве, какие ошибки совершены ею. Список ваших ошибок такой длинный, что у меня нет ни времени, ни желания разбирать их. Поэтому давайте лучше сразу перейдем к делу.

— К какому делу? — спросил я и подумал: начинается. Но после смерти Мэгги меня охватило безразличие, и все остальное потеряло значение.

— Я говорю о поручении мистера Дюрреля, которое он дал мне.

Острая боль рассекла мне голову и щеку, как топор мясника: Марсель ударил стволом своей «пушки». Показалось, что он сломал мне левую скулу. Я провел языком по зубам и почувствовал, что по крайней мере два из них сломаны.

— Мистер Дюррель,— с радостной улыбкой продолжал Марсель,— просил меня