Джеймс Чейз - Бей и беги

Слева от дома был внушительных размеров бассейн и гараж на четыре машины, где стояли «бентли», «кадиллак», «бьюик-фургон» и «форд».

Сад был полон розовых кустов, бегоний, петуний и еще каких-то цветов. Бассейн выглядел как-то одиноко, когда я ехал по усыпанной гравием дорожке: бассейн такого типа мог бы произвести наилучшее впечатление только в обрамлении красоток в бикини.

Я был слегка ошеломлен этим богатством. Я знал, что Р. А. Большой Босс, но не предполагал, что его доход может позволить ему нечто грандиозное и роскошное.

Я поставил машину, поднялся по двадцати мраморным ступеням, ведущим к парадной двери, и позвонил. После короткой паузы дверь отворилась и высокий плотный мужчина в одежде английского дворецкого вопросительно посмотрел на меня из-под белесых бровей. Позже я узнал, что его фамилия Уаткинс и что его вывезли из Англии за солидную сумму.

— Я Честер Скотт, — представился я. — Мистер Айткен ждет меня.

— Да, сэр. Сюда, пожалуйста.

Я последовал за ним через большой холл вниз по лестнице и вошел в комнату, очевидно, используемую Р. А. в качестве кабинета. В комнате стояли стол с диктофоном и четыре кресла. На полках вдоль стен разместилось множество книг.

— Как он себя чувствует? — спросил я, когда Уаткинс включил свет и приготовился скрыться в обширных апартаментах этого дома вместе со своей невозмутимостью и непроницаемостью.

— Его постарались окружить всеми удобствами, сэр. Не могли бы вы подождать несколько минут, пока я сообщу ему о вашем прибытии?

Он вышел, а я прошелся по комнате, разглядывая корешки книг.

Через некоторое время Уаткинс вернулся.

— Мистер Айткен готов вас принять.

Схватив объемистую папку, врученную мне Пат, я последовал за ним по коридору к лифту, который поднял нас на два этажа. Мы пересекли широкую лестничную площадку и подошли к двери. Уаткинс постучал, повернул ручку и отступил в сторону.

— Мистер Скотт, сэр.

Айткен лежал на кушетке. Комната выглядела большой и стопроцентно мужской. Окна, выходившие на освещенное луной море, были задернуты шторами.

— Входите, Скотт, — произнес он, и по напряженности в его голосе я понял, что он сильно раздражен.

Айткен держался так же, как и всегда, разве что странно было видеть его лежащим. Он курил сигарету, а по постели были разбросаны бумаги. Его освещала лампа над кроватью, вся же комната была погружена в полумрак.

— Как вам это нравится? Придвигайте стул. Я заставлю некоторых идиотов заплатить за это. Я послал своего адвоката обследовать эти ступеньки: это просто ловушка смерти. Я возбужу против них дело, но это не поможет моей ноге.

Придвинув стул, я сел. Я начал было выражать свое сочувствие, но он прервал меня.

— Оставьте, — сказал он раздраженно. — Незачем об этом говорить. Мне придется пролежать по меньшей мере недели четыре, если верить этому дурачку врачу. В моем возрасте и при моем весе ломать ноги становится опасным. Если я не буду беречься, могу остаться хромым, а мне этого вовсе не хочется. Так что мне придется торчать в постели. Завтра заседание правления. Вам предстоит вести его. — Он посмотрел на меня. — Как вы думаете, справитесь?

Тут было не до скромности.

— Скажите, как бы вы хотели, чтобы оно прошло, и я проведу его.

— Бумаги с вами?

Мысленно я поблагодарил Пат. Если бы я не послушался ее совета, сейчас мне пришлось бы молчать как глухонемому.

Я достал бумаги из папки и протянул ему.

Он пристально смотрел на меня секунд десять, потом на его лице появилось подобие улыбки.

— Знаете, Скотт, — проговорил он, беря бумаги, — вы отличный парень. Что заставило вас предположить, что я не буду лежать пластом и смогу заняться делами?

— Я просто не мог представить вас бездеятельным, мистер Айткен, — сказал я. — Вы не тот человек, которого легко уложить.

— Это верно.

Я видел, что сказал как раз то, что надо. Он положил бумаги и нагнулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.

— Скажите, Скотт, у вас есть какие-нибудь сбережения?

Этот неожиданный вопрос озадачил меня, и секунду я молча смотрел на него.

— У меня чуть больше двадцати тысяч долларов, — сказал я.

Теперь была его очередь удивляться.

— Двадцать тысяч? Так много? — Он довольно засмеялся.

Впервые, с тех пор как я его знал, я видел его веселым.

— По-моему, я оставляю вам слишком мало свободного времени. Вам некогда тратить ваши деньги, ха!

— Это не так уж плохо, — ответил я. — Да и потом, большая часть этих денег досталась мне по наследству.

— Я объясню, почему я спросил об этом, — сказал он. — Мне надоело работать на кучку дураков. Я хочу основать свое собственное дело в Нью-Йорке. В течение следующих четырех недель «Интернэшнл» будет находиться в ваших руках. Я скажу вам, что делать, и вам придется выполнить это, и будут возникать ситуации, когда вы должны будете быстро принять самостоятельное решение, не консультируясь со мной. И вообще, вам не к чему беспрестанно звонить мне и спрашивать, что делать и как делать. Я объясню вам общее направление работы, а вы должны будете взять на себя детали. Если вы преуспеете в этом, я, вернувшись, предоставлю вам такой шанс, за какой, не задумываясь, ухватился бы любой деловой человек. Я сделаю вас своим партнером в Нью-Йорке, если вы захотите вложить свои деньги в дело. Это будет означать, что вы поведете дела в Нью-Йорке, покуда я буду возглавлять «Интернэшнл». Так каждый из нас сможет заработать кучу денег, Скотт, как вы думаете?

— Конечно. — Я подался вперед. Сердце у меня колотилось. — Вы можете на меня рассчитывать, мистер Айткен.

— Ладно, посмотрим. Управляйте сейчас «Интернэшнл» без ошибок, и вы будете приняты. Ошибетесь в чем-нибудь — лишитесь работы. Поняли?

В тот момент мне некогда было думать над тем, что может значить для меня подобное предложение, так как мы сразу же перешли к обсуждению предстоящего заседания правления, но позже, когда я смог спокойно все обдумать, я понял, насколько это было для меня важно. Это давало мне возможность подняться на ту ступеньку социальной лестницы, на которой находились Айткен и ему подобные, и рано или поздно обзавестись собственным делом. При вкладе в двадцать тысяч долларов, при тех возможностях, которые открывал рекламный бизнес Нью-Йорка, и при поддержке Айткена мне действительно, как он сам сказал, предоставлялся редкий шанс.

Я провел у Айткена два с половиной часа, обсуждая планы проведения заседания правления и ту часть работы по управлению агентством, которую он намеревался сделать в течение следующей недели сам. Пат дала мне все необходимые бумаги. Она ничего не упустила из виду, и это произвело на Айткена большое впечатление. Около половины двенадцатого в комнату вошла высокая худая женщина в черном шелковом платье. Позже я узнал, что это миссис Хеппл, экономка. Она прервала наши занятия.

— Вам пора немного поспать, мистер Роджер, — сказала она с выражением непреклонности в глазах. — Доктор Скалберг подчеркнул, что вы должны ложиться спать в одиннадцать, а сейчас уже на полчаса больше.

Я думал, что Р. А. пошлет ее к черту, но он этого не сделал.

— Этот чертов шарлатан, — пробормотал он, не глядя на нее и подталкивая ко мне бумаги. — Так. Ну, ладно. Проследите за всем, хорошо, Скотт? — Покуда я убирал бумаги в папку, он продолжал: — Позвоните мне, как только окончится заседание правления. Следите за Темплменом — от него можно ожидать неприятностей. Завтра вечером приезжайте ко мне. Для меня еще важно, чтобы вы правильно повели себя с Вассерманом. Этот аспект и косметическое мыло требуют постоянного внимания, не то мы многое потеряем.

Я сказал, что позабочусь обо всем, пожелал ему приятных сновидений и ушел.

Я подошел к лифту и нажал кнопку вызова, но лифт не двигался. Очевидно, тот, кто пользовался им в последний раз, не закрыл внизу дверь. Я решил воспользоваться лестницей.

На полпути я оказался на площадке, на которую выходило несколько дверей. Одна из них была распахнута, из нее вырывался свет, падая на бело-зеленый ковер ярким треугольником. Этот толстый ковер на ступеньках заглушал мои шаги. Наверное, поэтому она и не слышала, что я спускаюсь.

Она стояла босиком перед огромным зеркалом, любуясь собой, чуть склоня голову набок. На ней была одна коротенькая распашонка, едва прикрывающая колени. Она была самым красивым существом, которое я когда-либо видел. Может быть, ей было года двадцать два, хотя я не дал бы больше двадцати. Она была молодой, красивой и свежей, и все в ней приводило в восторг, начиная от тяжелых длинных волос и кончая маленькими босыми ступнями.

Ее вид зажег во мне ту искру, которая тлела с тех самых пор, как я почувствовал себя мужчиной, и которую до сегодняшнего дня не удалось по-настоящему раздуть еще ни одной женщине.